Александр Беляев - Всемирный следопыт, 1930 № 04

Поведение незнакомца было странным. Находясь в комнате минуты три, видя перед собой двух незнакомых людей, пришелец не торопился ни поздороваться, ни назвать себя, не говоря уже об объяснении цели посещения. Раздевшись и отряхнув ноги от снега, он достал из бокового кармана футляр, вынул из него новое пенснэ, оседлал им нос и, улыбнувшись светлой улыбкой, сообщил:

— Последнее пенснэ. Разобью его — пропаду.

После этого объяснения медведеобразный и моржеголовый человечище двинулся к нам.

— Имею честь представиться. Доктор Адам Иваныч Степанчиков. Приехал на работу. В сей дом имею рекомендательное письмо.

Сказал это он, топорща моржовые усы, манерно притопывая тяжелой медвежьей ступней, совершенно серьезно и даже сухо. Но карие его глаза излучали лукавость. Я улыбнулся, назвал себя и познакомил с Адамом Ивановичем приятеля, местного радиста. Доктор достал письмо. Старинный мой хороший друг писал восторженную препроводительную доктору Степанчикову. «Это не человек, а ходячий клад» — кончалась записка..

Мы усадили Адама Ивановича. Я стал разжигать примус, чтобы согреть чай.

— Третий раз через пороги спотыкаюсь, — жаловался Адам Иванович. — Взял три пенснэ — осталось последнее.

— Погостить к нам или совсем? — спросил доктора приятель.

Степанчиков словно ждал этого вопроса. Лицо его снова озарила золотистая улыбка. Карие глаза сверкнули янтарем.

— Я приехал сюда на работу, — заговорил доктор. — А сколько здесь, пробуду — неизвестно. Это зависит от… лебедей.

— Как от лебедей?

— Так, от лебедей. Да вы не торопитесь. Место здесь глухое. Человек я болтливый. Все узнается. По сравнению с вечностью— это… реникса.

— Как вы сказали? — переспросил мой приятель.

— Реникса! Это у меня поговорка такая. Учился я, изволите ли видеть, в духовном училище, в бурсе по-тогдашнему. Проходили мы латынь. Латинистом был человек тяжелого юмора. Написал он раз на доске слово по-латыни, вызывает меня. «Степанчиков Адам, прочти, что написано». — Я читаю: «реникса». — «Переводи!» Молчу. Латынь я знал основательно, а такое слово встретил впервые. Латинист меня поднял насмех. — «Ты, — говорит, — не Адам, а болван. Написано-то, говорит, самое что ни на есть русское слово — «ч епуха ». — С тех пор у меня и прилипло это словечко к языку…

Начались в моей квартире нескончаемые разговоры…

За окном — неистовая пурга. Седой пряжей заткало окна. Зима справляет шабаш перед наступлением весны. На столе огромный чайник, клюква, сахар и рыба. Я угощаю Адама Ивановича чаем, а он нас рассказами.

Не перевелись еще чудаки на планете. Корчится мир в судорогах, жестокая, как в тайге и джунглях, идет в мире классовая борьба, дуют над землей небывалые ветры и возникает на старом пепелище молодая жизнь. Тунгусы, чукчи и якуты на собаках и оленях ездят выбирать совет, посылают бронзовотелых юношей и девушек на рабфаки, кооперация и госторг проникли на Чукотский полуостров, а по земле ходит чудак Адам Иванович Степанчиков и живет отроческими выдумками. Щедра на многообразие жизнь!

Врачевание для Степанчикова — профессия, дань обществу, кусок хлеба. Живет он другим.

— Я — профессионал-коллекционер, — говорит гордо Адам Иванович. — Всегда, насколько я помню себя, я упрямо собирал какую-нибудь коллекцию. Начал я с маленького. Я собирал, изволите ли видеть, разные склянки, обломки горшков, стаканов, ваз, тарелок— вообще посуды. И вот у меня, у шестилетнего, были горы стекла и фарфора. Потом я стал собирать коллекцию чайных картинок. Знаете, в восьмушках чая Высоцкого в виде премии давалась картинка — китаяночка, фанза какая-нибудь, вид Пекина или пагода. Таких картинок я собрал ни мало-ни много около семисот штук, составлял гербарий. Собирал птичьи яйца. Яйцо прокалывается иголкой с двух концов, содержимое выдувается. Остается скорлупа, пустое яйцо. У меня была богатейшая коллекция яиц. Длительно и успешно собирал почтовые марки. В моей коллекции было тысячи четыре марок — целое состояние. Собирал старинные монеты. Коллекционировал коровьи колокольчики.

Адам Иванович оживлялся, когда говорил о своих коллекциях. Выразительные глаза его горели янтарем.

— Была у меня, — усмехаясь, рассказывал он, — оригинальная коллекция — коллекция черепов.

— Каких черепов?

— Человечьих.

— Где же вы их доставали?

— Где же кроме кладбища? На кладбищах. Собирал я ее лет шесть. Накопил триста черепов. Были черепа стариковские, были детские. Был один негритянский череп. Был череп бандита с проломом черепной кости. Самоубийцы череп был.