Алекс Грин - Всемирный следопыт, 1930 № 12

Жгучий июльский день буйствовал. Но едва солнце зацепилось за гребень тайги, с гор потянуло холодком. Пала обильная роса и прибила пыль, поднятую новокитежской кутерьмой.

Косаговский, обходя осторожно костры повстанческого лагеря, расположившегося здесь же на площади, шел к озеру Светлояру. Ему хотелось побыть одному, вырешить кое-что, наконец успокоиться немного после дневных волнений.

Косаговского больше всего тревожило поведение Раттнера, теперь, с принятием пернача, ставшего воеводой-главком повстанческих войск. Весь день он удивлял Косаговского своей вялостью, даже нерешительностью в руководстве осадою кремля.

У крайнего костра, от которого хорошо виден был лунный простор Светлояра, Косаговский круто остановился.

Открылся перед ним вид на город и озеро с таежной стеной на противоположном берегу.

Ново-Китеж не спал в эту ночь. Сквозь слюду и пузыри окон мутно светились огни его.

«Отгородился ты непроходимыми болотами, смрадной Прорвой от мира, — подумал Косаговский, — а этот беспокойный, старый и вечно молодой мир все же пришел к тебе!»

Святодухова гора громадной и тяжелой глыбой выделялась на фоне зарева горящей вокруг города тайги. Лесной пожар, как показалось Косаговскому, усилился и приблизился к Ново-Китежу.

Внизу, под холмом раздались голоса. Молодой и сильный, прерываемый голодным чавканьем, спрашивал раздраженно:

— Доколе же мы будем с кремлем в тесную бабу играть? Когда же сражению быть?

— Вот еще нещечко навязался! — ворчал глухой старческий тенорок. — Сражение ему подавай!

Косаговский бегом кинулся с холма. Проходя мимо трупа кандальника, он почти вслух подумал:

«Сейчас же, не откладывая, об’яснюсь с Николаем. Чего он тянет?»

Но когда Косаговский подошел к своему костру, Раттнер уже спал, завернувшись в где-то взятый плащ-япанчу. Летчик постоял, подумал и подвалился приятелю под бок.

Среди глубокой ночи задребезжал вдруг набатом колокол кремлевского собора. Повстанцы, проснувшись, схватились за оружие. Урядники и сотенные головы выстраивали свои десятки и сотни. Слышался громкий голос Раттнера, приказывавшего тушить костры.

Но кремль, темный и попрежнему безмолвный (набат прекратился), видимо, не готовился к наступлению.

— К стенам подзывают, — догадались, наконец, восставшие. — Чай, владущие-то всю ночь соборовали [11] Соборовали — совещались ). Чай, теперь зачнут указы-грамоты оглашать!

И они не ошиблись. Вскоре зубцы кремлевских стен осветились трепетным пламенем войсковых факелов, копий с железными корзинками на концах, в которых горело смолье.

На балкон Крестовой башни, брянча острогами [12] Остроги — шпоры. ), вышел военный министр Ново-Китежа.

— Слушайте, люди новокитежские, грамоту киновеарха и посадника! — закричал на всю площадь стрелецкий голова. И, подняв высоко длинный свиток, начал читать его.

При имени киновеарха площадь начала затихать. На балконе посветлело. К стрельцам, державшим факелы, присоединились монахи с толстыми свечами. Вслед за монахами на балкон вышел сам новокитежский папа, криве-кривейто Святодуховой горы, Сафрол второй. Повстанцы стихли благоговейно.

— Возлюбленные о Христе братие! — начал киновеарх, благословив толпу большим золотым крестом. — Пошто меж нами раздор-змея шипит, пошто слушаете вы злокозненных советов еретиков, из мира притекших?..

Долго говорил Софрон второй, но старческий, срывающийся голос его не доходил до площади. Повстанцы переглянулись недоумевающе.

— А ну их к шуту! Все на один покрой! Все на нашу шею сесть норовят! Всех их вниз головой со Смердьих ворот!

Повстанцы не расходились, ожидая чего-то. А в кремле, видимо поняли, что киновеарх не повлиял на толпу. На балкон вышел сам Ждан Муравей. Как только повстанцы увидели хорошо им знакомую мощную фигуру посадника, его высокую горлатную шапку, хохот волной пронесся с одного конца площади на другой. Недавние рабы наконец-то могли всласть поиздеваться над бессильным владыкой.

— Вот он, главный-то вояка!

— Толстопуз окаянный!.. Мытарь!..

— Люди! — рявкнул Муравей. — За ваши вины и проступки прикажу я стрельцам вас бити и рубита до смерти. А живыми оставшихся пошлю в Игумнову падь, вырезав ноздри до кости и поставя на лбу и щеках знаки каленым железом!

— Вот всегда у них так! — начали раздражаться повстанцы. — Сначала: возлюбленные братие, а потом: ноздри до кости рвать!