Антонин Ладинский - План 12-А

Старикашка, похожий на купца из староверов, слушал коммивояжера как оракула.

– Вы говорите, господин, постараться уснуть?

– Конечно, это лучшее средство.

– Ох-хо-хо, – поплелся старикашка в свое купе.

Коммивояжер остался в одиночестве. Через несколько минут в коридоре появился другой субъект такого же международного типа, и они обменялись несколькими словами.

Колеса выстукивали: да, это так, да, это так…

Тускло горели электрические лампочки.

Один из господ международного типа вдруг подошел к двери Матвеева и вынул из кармана аппарат, напоминающий медицинский шприц. Он наклонился к замку, прислушался и, обнаружив в замке крошечное отверстие, вставил в него шприц. В руках другого джентльмена блеснул ключ, какими проводники отпирают вагонные двери. Но в это мгновение дверь соседнего купе отскочила, и старикашка, страдавший зубной болью, зашипел довольно властно:

– Руки вверх! Убью, как собаку! – Он прибавил грубое русское ругательство. В руках у него сверкал револьвер.

Тотчас же из другого купе выскочили два человека с поднятыми револьверами. Из дальнего конца вагона бежал великан-проводник. Все они набросились на джентльменов. Шприц упал и разбился. В воздухе запахло каким-то газом с легким миндальным запахом. Борьба продолжалась одну минуту. Звякнули наручники. Нападавшие потащили схваченных людей в купе и захлопнули дверь. Открылась еще одна дверь купе, и заспанный пассажир выглянул в коридор.

– Извольте закрыть дверь! – набросился на него старикашка.

– Хальмоненко, не позволяй никому выходить в коридор, – приказал он проводнику и постучался к Матвееву.

Щелкнул замок, и в дверях появился Матвеев. Старикашка, с несвойственной ему ловкостью, скользнул в купе.

– Чистая работа, – говорил он, сидя у полковника, – на товарной станции, на остановке у семафоров, мы их сплавим, и все будет в порядке. Личности пассажиров в вагоне удостоверены. Не извольте беспокоиться. Счастливо оставаться.

Всего хорошего.

На остановке у семафора большой станции группа людей покинула вагон под предводительством старикашки, у которого зубная боль окончательно прошла.

На другой же день два полковника и Матвеев работали в одной из самых секретных комнат Главного Штаба. Щеки их лихорадочно горели.

– Андрей Павлович, который час? Мои что-то отстают.

Матвеев отодвинул обшлаг сюртука над ручными часами.

– Три часа без десяти.

– Ого, заработались.

– Скоро кончим.

Один из полковников, в пенсне, с подстриженной бородкой, прочел вслух: «… и мысль, что его могут убить или ранить, не приходила ему в голову. Напротив, ему становилось все веселее и веселее. Ему казалось, что уже очень давно, едва ли не вчера, была та минута, когда он увидел неприятеля и сделал первый выстрел, и что клочок поля, на котором он стоял, был ему давно знакомым, родственным местом…»

– Это прекрасно, – прибавил он в восхищении.

– Да, это прекрасно…

Офицеры продолжали работать. Первый том «Войны и мира» был разорван, для ускорения работы, на три части. Некоторые буквы матвеевской книги были отмечены микроскопическими уколами. Наклоняя книгу, чтобы при помощи света лампы уловить эти уколы, офицеры списывали буквы на листы бумаги. В комнате стлался голубоватый дымок папирос. Снаружи, должно быть, шел снег.