Антонин Ладинский: План 12-А

– Смею напомнить, Ваше Высокопревосходительство, что Рессель вне подозрений, а кроме него и вашего сына…

– Да, да, я это прекрасно знаю. Но ведь и Галлерс не идиот. Он знает, что говорит.

– Как бы то ни было, распоряжения сделаны. Карл поставлен в известность.

– Да, да. И немедленно дайте знать агенту номер шесть.

– Будет исполнено.

Выслушивая приказания своего высокого начальника, полковник почтительно наклонился.

– Понимаю, понимаю… будет исполнено…

– Еще вчера Его Высочество выражал мне свое восхищение. Вы подумайте, какая блестящая работа! И, вдруг все может пойти прахом!

Возможно, что они говорили о новом мобилизационном плане 12-А, который только что был разработан начальником генерального штаба и который нужно было беречь от чужого глаза, как спасение души. Достаточно было бы любознательной руке перелистать эту не очень толстую пачку бумаг, и огромная стройная работа, где все было предусмотрено вплоть до последней пуговицы на солдатских штанах, рассыпалась бы, как карточный домик. Пришлось бы перемещать целые корпуса, переносить грандиозные боевые склады, менять расписание поездов, тратить новые миллионы. Опять – шум в парламенте во время бюджетных прений, отставки и громы монаршего гнева. Еще хуже, если врагу известны все детали, сняты все копии, а оригиналы спокойно лежат, где им следует лежать. В таком случае война грозит неминуемой катастрофой.

Всячески хотелось, чтобы подозрения оказались ложными.

Когда рано утром Матвеев ехал в таксомоторе на вокзал, и мимо него плыли уже многолюдные улицы, безлистные аллеи лип и окутанный утренним туманом купол св. Стефана, телеграфные аппараты яростно стучали, передавая кому следует шифрованные приказания, и десятки людей готовы были следить за каждым словом, за каждым жестом г-на российского военного агента.

На вокзале Матвеева встретил его заместитель и помощник Огаревский, явившийся сюда прямо из одного очень фешенебельного игорного клуба, где он почему-то частенько проводил ночи напролет, хотя в России он не брал карт в руки.

До отхода поезда оставалось несколько минут. Пассажиры спешили занять места. Сновали носильщики. Паровоз уже кипел от нетерпенья, как высокогрудый и застоявшийся конь, и кругом царило то веселье, бодрое и возбуждающее оживление, какое бывает на больших вокзалах с поездами дальнего следования.

Матвеев и Огаревский курили пред расставанием и лениво обменивались словами.

– Значит, ты Витковского не увидишь?

– Нет, старик разрешил мне в Питер не заезжать. Да и надобности особой нет. Рапортом отделаюсь.

– Так, так…

– А впрочем, у него семь пятниц на неделе.

Мимо пробежал служащий в кепи с галунами, размахивая пачкой каких-то бумаг. Торопились какие-то запоздавшие пассажиры.

– Ну, всего хорошего, – сказал Огаревский.

Они поцеловались. Целуя друга, Огаревский успел шепнуть:

– Храни тебя Бог!

Поезд медленно выходил из-под стеклянного потолка вокзала. Матвеев видел, как поплыл назад Огаревский, размахивавший шляпой, как отлетел в сторону вокзал. Поезд загремел по лабиринту стрелок и наконец, наддав ходу, помчался мимо бесконечных вагонных составов, мимо семафоров и сигнальных будок на волю из этого шумного города.

Матвеев стал располагаться в своем купе. Вынул книги. Развернул утреннюю газету. Ни на одну минуту не расставался на вокзале со своим чемоданом, и на это уже кое-кто обратил внимание.

Впрочем, ведь ничего страшного не было в том, что российский военный агент уезжал на Святки в отпуск, в Россию, где он не был уже три года. Но некоторые обстоятельства заставляли беспокоиться высокие военные учреждения столицы, и вот почему Матвеев был опутан сетью наблюдений. В тот вагон, в котором он ехал, сели люди с какими-то специальными заданиями. Даже проводник был сменен другим за четверть часа до отхода поезда. Может быть, всего этого и не знал Матвеев, но о многом догадывался. Когда на первой же остановке в дверь постучали, он с досадой подумал: «Ну вот, начинается».

Проводник с тысячами извинений просил показать билет, чтобы проверить номер, потому что на это же купе претендовал новый пассажир. За проводником стоял добродушный красноносый толстяк в очках и в тирольской шляпе с пером, не то охотник, не то помещик, с кучей саквояжей и свертков в руках.

– Я не желаю беспокоить пассажиров, – гремел он. – Потрудитесь дать мне свободное купе.

– Произошла ошибка, – лепетал проводник, – у меня нет ни одного свободного купе. Я очень прошу господина, – обратился он к Матвееву, – позволить остаться им до следующей станции.