Клод Фаррер - Цвет цивилизации

На улице Моев он нашел только прислугу. Бои говорили о Мито неясными фразами. Позвали повара, который сказал, что господа не обедали дома сегодня, но что на следующий день вернутся к завтраку. Фьерс ушел.

Он чувствовал себя лихорадочно возбужденным и в то же время усталым. Неделю тому назад, в разгромленной деревне погибла его верность Селизетте. И после той роковой ночи ни одна не проходила без измены. О, эти сладострастные улыбки камбоджийских конгаи и их обнаженные худые тела, которые пахнут опиумом, и продажное любопытство, привлекавшее в темноте их сампаны к канонерке! Восемь ночей – ночей разврата. Его сердце было полно стыда и отвращения, но у него не было ни сил, ни воли, чтобы бороться со своим инстинктом животного. И здесь, в четырех шагах от невесты, – кто знает, не падет ли он в эту ночь еще раз?

Он шел торопливо, убегая от искушения теплых сумерек. Недавний ливень омыл деревья, и мокрые цветы благоухали сильнее.

На улице Грандьер – улице прежнего Трибунала, где теперь помещается дворец вице-губернатора, он остановился в изумлении: лошади одной коляски встали на дыбы перед каким-то пешеходом, и кучер, натягивая вожжи, кричал изо всех сил. Но пешеход шел, опустив голову, не видя и не слыша ничего кругом, упрямой походкой лунатика. Фьерс узнал Мевиля и окликнул его, но доктор продолжал идти далее. Обеспокоенный Фьерс побежал за ним и ударил его по плечу.

– Куда ты идешь? Что с тобой? У тебя был солнечный удар?

Мевиль медленно оглядел его, прежде чем ответить.

– Не знаю…

Он взял руку, которую ему протянул Фьерс, и вдруг вцепился в нее, как утопающий.

– Ты болен, – сказал Фьерс, забывая о своей собственной муке. Поддерживая Мевиля, он повел его домой.

Мевиль послушно шел, не говоря ни слова. Фьерс ощущал его платье, промокшее насквозь от дождя.

– Ты попал под ливень? Что с тобой случилось, черт возьми?

– Ничего.

На Испанской улице Мевиль едва не прошел мимо своей двери, не узнав ее. Но у себя в комнате, среди своей мебели, безделушек, в привычной обстановке своей жизни, пропитанной ее знакомым запахом, он мало-помалу овладел собой, способность чувствовать вернулась к нему. Он переменил платье и сидел, погруженный в молчание. Настала ночь, но ему не пришло в голову осветить комнату.

В это время явился Торраль. Беспокоясь за своего собутыльника, он пришел навестить его.

– Это не комната, а могила!

Он сам повернул выключатель, увидел Фьерса, и поздоровался с ним. Мевиль все еще был очень бледен и почти не говорил. Торраль удивился в свою очередь.

– Ты же себя недавно хорошо чувствовал? Ба! Отправимся все-таки обедать.

– Он не может, – сказал Фьерс. – Сейчас, проходя по улице, он шатался.

Сделав над собою усилие, Мевиль встал.

– У меня было головокружение. Теперь прошло, или почти прошло. Но я предпочел бы все же не выходить сейчас. Пообедаем здесь все втроем, хотите?

Они сели обедать. Мевиль приказал накрыть в своей комнате, которая походила на его кабинет: та же обивка из полос муслина, слишком длинных и слишком широких для стен, те же низкие кресла, тот же полусвет от ламп цвета шафрана. Бои приходили и уходили, бесшумно ступая на своих войлочных подошвах. Конгаи не показывалась.

Фьерс был мрачен, а Мевиль подавлен. Торраль обвел их обоих проницательным взглядом.

– Пять месяцев назад, – сказал он внезапно, – мы обедали вместе в первый раз в клубе. Вы помните? Это было веселее, чем сегодня. Вы были в то время людьми, а не гробовщиками.

– Да, – сказал Мевиль.

Он несколько раз поднимал руку к глазам. Там, запечатлевшись на сетчатке, осталось видение, которое не изгладится более: женщина, стоящая во весь рост… Он делал над собою усилия, чтобы не видеть ее больше.

– Да, – повторил он, – но это время вернется.

Он приказал подать сиракузского вина и начал пить. Фьерс когда-то любил это вино, он последовал примеру Мевиля.

Но веселье все-таки не приходило. Они молча пили, сидя за круглым столом. Электрическая люстра отбрасывала на стены их огромные неподвижные тени. Занавеси заглушали все звуки снаружи, комната была немою, как склеп.

Две бутылки были пусты. Лицо Мевиля, поражавшее только что своей бледностью, мало-помалу окрашивалось румянцем. Но он продолжал вздрагивать по временам, пугливо посматривая на темноту ночи за открытой дверью.

– Что там такое? – спросил Торраль, поймав его взгляд.

– Ничего.

– Тогда в чем же дело?

– Последствия головокружения. Сегодня вечером у меня галлюцинации…