Олег Куваев - Не споткнись о Полярный круг

И только когда лодочный нос врезается в песок в нескольких метрах от него, он с удивлением оглядывается на приезжих: «А, это вы?!» Ей-богу, квартирного соседа в коридоре мы встречаем по утрам с большим удивлением. После этого по ритуалуположено полчаса поговорить на всякие посторонние темы: об изменении в семейном положении, о том, как вели себя нынче нерпы, идет ли рыба, какие прогнозы на песца. И лишь потом Вася, как бы между делом, предлагает пройти к избушке и выпить чаю. До избушки сто метров, и все мы знаем, что чай давно уже ждет нас на столе, что хлеб нарезан и куски всевозможной рыбы ждут нас. Но ритуал есть ритуал, так было всегда.

Однако на сей раз нас встречают одни кулики. Мы вводим лодку в речное устье, сбрасываем якорь из останков старого мотора — никого, кроме куликов! Самый надоедливый кулик вдруг перестает кружиться возле нас и, отчаянно-весело пискнув, со всех ног пускается к избушке. Он бежит, частит ногами и орет во все горло. Узнал-таки старых гостей!

Дверь избушки замкнута щепочкой. Собаки дома, значит, Тумлук ушел ненадолго.

— А вон он, — говорит Старик.

Я вижу, как под низким речным берегом плывут головы. Издали видно сутулую фигуру. Собаки прыгают с лодки и с лаем спешат к нам.

Мы начинаем изучать небо. Вася спешит, переваливаясь по кочкам. Он мал ростом, длинношеие гуси хлещут его по ногам. Скосив глазом, я вижу широкую Васину ухмылку. Рад, старый. черт, гостям! Но теперь мы хозяева ритуала.

— А, это ты?! — замечаю я в последний момент его протянутую руку.

— Пойдем скорее чай пить, — говорит Вася, — устал я на охоте.

— Да обожди, как с рыбой в этом году?

— А как песец?

— Как нерпа? Вася смеется.

Мы до отвала наелись гусятины и уничтожили страшное количество рыбы. Вяленый голец — фирменное блюдо этой земли. Гольцы висят перед нами огромными распластанными подносами.

— Мечинки1, — кряхтит Тумлук.

— Мечинки! — бормочем мы набитыми рыбой ртами.

— Был я и на Анадыре, был на Эльгытгыне, — продолжает повествовать Вася. — Пилахуэрти Нейка? Впервые слышу. Поповда? Нет, не слыхал. Может быть, так… чукчи ведь раньше совсем отдельно жили. Одни называли реки и сопки так, другие — по-другому.

Кирпичный чай теплом разливается по жилам. Хорошо лежать на шкуре прямо на улице. Собаки по очереди деликатно подходят, чтобы лизнуть щеку. Светлые вечерние сумерки придвигают к нам синию громаду Нейтлина. Там бродят дикие олени, бродят медведи.

Очень давно, когда воинственные коряки-танниты постоянно угоняли у чукчей стада, на склоне этой горы состоялось сражение. Оленеводы воевали не спеша. Два дня горели друг против друга костры чукчей и коряков. Нейтлин — знаменитый корякский богатырь подходил к самому лагерю чукчей и вызывал их на единоборство. Желающих не находилось. На третий день один чукотский юноша принял вызов Нейтлина. Пока Нейтлин издевался над ним, называя его молокососом, юноша забрался вверх по склону и оттуда с разбегу пронзил Нейтлина копьем. Коряки ушли, но в знак памяти о великом воине незлопамятные чукчи назвали гору именем Нейтлина.

Мы с удовольствием слушаем Васю.

«…За горой Нейтлин идут красные холмы Мараунай. Они красны от крови коряков и чукчей. Олени сейчас щиплют ягель и спотыкаются о человеческие кости».

Холмы Мараунай красны от красного цвета слагающих их эффузивов, но что из того? Не стоит переубеждать Васю. В Старике просыпается кадровый военный.

— Неужто правда, и сейчас кости?

— Правда.

— А луки, шлемы, всякие там панцири?

— Панцири одевают только трусы. Так говорили чукчи.

А ну их с этими войнами. Мирным холодом дышит на нас чукотская земля. Бормочут утки. Нейтлин покрыт темными морщинами ложбин, манит к себе зелень склонов.

Утром мы уходим. Старик похож на закованного в олений мех рыцаря Севера. Вася одну за другой кидает в лодку рыбьи пластины. «Чукчанка» выходит в море. Крохотная фигурка долго стоит на берегу, закиданном водорослями и плавником. У меня чуть тоскливо сжимается сердце. Это надо видеть и надо понять. Кулики, пожилой маленький человечек, море, избушка, собаки. Ласковая птичья и рыбья земля.

Лодка, покачиваясь, вздымается на пологих волнах. Утки со свистом режут воздух. Ажурное дерево маяком темнеет на фоне белесого неба.

Через тридцать километров мы входим в устье Чауна. Две косы, заходящие одна за другую, как огромные речные челюсти скрывают его от моря. С моря устья не видно, и лишь после поворота открывается широкое горло реки. Чайки налетают с прибрежных озер, то здесь, то там высовываются из воды поплавки нерпичьих голов. Видимо, начался обратный ход рыбы из моря в реку и нерпы, как всегда в это время года, густой цепью перегораживают устье.