Сергей Мстиславский - Крыша мира

И вот, в этих мыслях, проходя сквозь стенанья толпы, увидел я у самого берега, на холме, старца в белой одежде: синий круг между бровями. Он смотрел на костры и… улыбался.

Как безумный, разбил я у ног его страннический свой посох и вскричал:

— Как можешь ты улыбаться людскому горю, отец!

Он посмотрел на меня и ответил… на всю жизнь живо для меня его слово!..

— Одного знака моего — таково знание! — было бы довольно, чтобы горе это сменилось радостью, чтобы поднялись живыми с костров обгорелые трупы и навеки ушла из мира чума.

И я спросил снова:

— И ты не напряг мышцы для этого знака?

Тогда он положил мне на голову руку. И тотчас исчезли из глаз моих трупы и костры: тихо и радостно катил свои светлые воды Ганг в цветущих пустых берегах. И весело смотрелись в него пальмовые рощи, и пели птицы, и смеялось солнце… Я был один на приречном берегу.

И понял я, благодатью откровения, правду Заповедного пути. Правду жизни. Где искать и что найти. И когда старец снял руку, — улыбаясь, прошел я за ним следом сквозь дым погребальных костров… ты хорошо слушал меня, юноша?

— Тебе нужен ответ, старик?

— Нет, — улыбнулся Чарма. — Дай мне чашу, Ходжой. Путник хочет увидеть свою судьбу.

Чернобородый мрачный послушник торопливо вынес из сакли высокий, граненого хрусталя, кубок. Мы встали с ковра. Чарма зачерпнул чашей воды из ключа, бившего у порога сакли.

Мед и хлеб сняли с камня. Чарма провел рукою по черной поверхности его, начертанием треугольников, и поставил кубок.

— Наклонись и смотри.

Я склонил лицо к самой поверхности вровень с краями стоявшей прозрачной воды. Она ярко играла радужными отражениями граней: хотелось сощурить глаза. Но в меру того как я смотрел — темней и мутнее становилась влага. Обвод кубка стал шириться, вырываясь из поля зрения. Я откинул голову, медленно выпрямляясь, но мутный круг подымался со мною вместе, не отпуская моих глаз, широким, радужною игрою окаймленным щитом заслоняя ущелья и горы.

Муть клубилась и искрилась. Внезапно, сквозь клубы эти, прорезались четко и ясно странные черты огромного, весь круг заполнявшего лица. Тусклые, бескровные глаза, отвислые жадные губы. Лицо надвигалось, крепло. Рот раскрылся, щеря зубы: в оскале их блеснуло что-то синим матовым блеском… Кривое… Нож крэн-и-лонгов!

И тотчас — снизу, от края круга, надвое рассекая лицо, взвилась прямая и быстрая, как стрела, багряная черта. Дрогнула, осела — и вновь взмыла вверх кровавым, крутящимся смерчем. Лицо исчезло. Весь круг горел теперь красными взбрызгами очертаний — людей, знаков, письмен. Они сливались, змеясь, странною тягою: из тел и письмен возникало чудесное простотою форм, высокое, вверх устремленное здание: кровавый на подножье пурпур просветлялся к вершине — чистой, радостной белизной. Надпись иссечена на фронтоне: короткая, как имя. З н а ю е г о: но чтобы сказать — надо п р о ч е с т ь. Прочесть во что бы то ни стало…

Я напряг взгляд, разбирая знаки. Но сквозь стены, руша стройность колоннад, насмешкой выдвинулось, ввстречу напряженным, ждущим глазам, то отвратительное лицо, с пляшущим в зубах кривым синеющим ножом.

И вновь, перекрывая его, взвился кровавый смерч, разметывая по кругу очертания людей и письмен. И снова, сливаясь из тел, стало возникать здание.

Три раза повторялась эта смена: смерч — здание — лицо — опять смерч. Стало нестерпимо. Я бросил руку в круг к знакомой рукоятке. Мутная волна хлестнула по глазам: невольно я закрыл веки. Когда я снова поднял их — круга уже не было: передо мною на камне стоял кубок с прозрачной студеной водой.

— Смотри еще, — глухо, почти гневно сказал Хира-Чарма.

Я снова остановил глаза. На этот раз тотчас замутнела вода и разбежалась широким кругом. Ширясь, он яснел, пока не засиневел весь. Я увидел гладкую, прямую, желтым песком усыпанную дорожку среди клумб и подстриженных кустов. Вдали: дом — пышной, богатой стройки. На террасе, у куста розовых камелий, нарядная красивая женщина; по ступеням сбегают кудрявые смеющиеся дети…

Довольно с меня! Я тряхнул головой: видение исчезло.

Хира-Чарма медленно повернул меня к себе: перед глазами все еще мерцали радужные круги.

— Милостью Великого — ты видел дважды! Как т е п е р ь мне звать тебя, Путник?

— Люди уже дали мне имя. Разве я изменился, поднявшись на твою скалу, Хира-Чарма?

— Если ты не изменился — значит, ты не поднялся ко мне, сумрачно ответил старец. — Разве ты не видел меня в пещере над Пянджем? Верь чуду или не верь себе, Путник.