Виктор Делль: Право на жизнь

3. В случае расправы населения над немецкими колонистами подвергать деревни ликвидации вместе с жителями.

4. Не оставлять без разбора и соответствующего наказания ни одного случая нападения на подданных великой Германии.

5. Акции устрашения сельского населения провести во всех деревнях, имениях, общинных хозяйствах.

6. Руководители административных служб, командиры специальных подразделений должны постоянно помнить о том, что последовательности в осуществлении директив, направленных на обеспечение новой сельскохозяйственной политики, можно добиться только путем террора, а безоговорочного подчинения — силой…»

Шутов отправил полицаев в лес, закрылся в доме. Под ложечкой засосало, неважно себя почувствовал.

С первых дней появления в Малых Бродах староста принялся восстанавливать то, что было у него когда-то отнято. Часть колхозной земли, сад — захватил бауэр, господин Ротте, живший в Глуховске. На него работали жители многих окрестных деревень. Однако и Шутова при дележе не забыли. Вернули земли, которыми владел он до революции. Часть людей Шутов отправлял на лесоповал, часть работала на господина Ротте, остальные гнули спины на старосту.

Из всех на него работающих Шутов выделил одного — Саньку Борина, расторопного шестнадцатилетнего паренька.

По натуре Шутов из тех, кто и себе верит через раз, но Санька каким-то образом вошел к нему в доверие. Староста подкармливал паренька, доверял присматривать за хозяйством. Происходило это скорее всего оттого, что смышлен и понятлив оказался Борин, и в душе Шутов надеялся сделать из Саньки управляющего. Дай только бог выбраться из Малых Бродов, сравняться с господином Ротте. Мысли Шутова в эту сторону далеко шли.

Именно шли.

Раньше.

Особенно в сорок первом году.

Теперь же, в сорок третьем, многое изменилось.

Боязлив стал Шутов. Не первый раз уходит со двора, старается отсидеться в доме.

Среди бела-то дня…

Ночью и того хуже. На углы стал оглядываться. Кажется, в углах кто-то есть.

Сдавать, что ли, начал, скоро шестьдесят. Худая весть черным вороном пролетит, крылом, а заденет. Выводит из равновесия. Это ж только подумать, что делается, — немку не пощадили. Привязали к деревьям да разорвали. И немку, и управляющего ее господина Сорина…

От подобных вестей укрыться хочется, да некуда, да нечем.

Это о одной стороны. С другой — не чувствует в себе убыли Шутов, наоборот — прилив сил ощущает. Большая власть ему дана. Может он теперь силу показать, зло сорвать. В нем зла много накопилось, некуда было сливать. С того дня, когда раскулачивали. Только тогда он чуток зла своего слил.

Помнит Шутов, ничего не забыл. Помнит, как ворвался с налитыми кровью глазами лютым ворогом в собственное жилище, крушил, что под руку попадало. В ночь расправился с тем, что копил годами. Скотину и ту порезал. Пил, а вот поди ж ты, не брал его хмель. Крушил, резал, а ему все мало было. Под утро дом, хлев — все, что могло схватиться, огню предал. Лишь бы не досталось чего «псам шелудивым», «голодранцам-коммунникам». В ту же ночь уполномоченного убил. Тогда же и скрылся. Сперва в Азию бежал, потом на Урал. Благо стройка там налаживалась большая, народу наехало видимо-невидимо. В такой массе людей скрыться легче было, так он считал. Пока встреча неожиданная не произошла. А встретился ему дружок сына его Леха Волуев. В объятия не кинулись, но заприметили друг друга, пошептались, свиделись в пустынном месте. Осень стояла морозная. Лехин рассказ тоже холоду прибавлял.

Вместе с сыном Шутова Василием Леха разбойничал у Махно. «Попили ихней кровушки, — кивал Леха головой, указывая в сторону новостройки, — порубали большевичков». Когда же их прижали и некуда им стало деваться, Леха вместе с Василием решил податься за кордон. И проскочили бы, да настигли их красные конники. «Ранило Ваську, — говорил Леха, — чуть было он не сгинул». «Многих положило тогда, дядь Гриш», — рассказал Волуев. Но и в живых кое-кто остался. Уползли они в лес. Вместе с Васькой. Вместе решали за кордон прорваться. На хуторах отсиживались, таились в лесах. Пробовали снова уйти за кордон, не получилось. Подались к атаману Антонову. Там их тоже вскоре прищучили, там Васька голову и сложил. «Вот, — вытащил Леха из-за пазухи золотой крестик, — все, что осталось от твово сына, дядя Гриш. Бери. Храни до лучших дней».

Ночь выпала метельная. Ветер гнал мелкие колючие снежинки, они больно секли лицо. Шутов, как узнал о смерти сына, пустоту в себе ощутил. В глазах затуманилось. Очертания деревьев размазались. То ли деревья, то ли еще что нависло — не разобрать. И холодно стало, и одиноко. До встречи с Волуевым жила в Шутове надежда, что сын жив, есть кому отомстить за порушенную жизнь. Уплыла надежда, дымом рассеялась.