Сергей Алексеев - Сокровища Валькирии. Книга 1

Это был стык двух частей света, это был полдень — зенит солнца, и полночь, однако здесь не было ни дня, ни ночи, ибо в точке, где сходятся запад и восток, утро длится до зенита и мгновенно начинается вечер. Потому и имя ему было — «Стоящий у солнца», ибо здесь переламывалось время.

Всякое сочленение одного начала с другим рождало жизнь в живой и неживой природе. Все полиметаллические месторождения, а также месторождения золота, алмазов, драгоценных камней были приурочены именно к подобным стыкам плит земной коры. Все самые поразительные открытия, совершённые умом человеческим, были сделаны на стыках прямо противоположных наук. Это была космическая предопределённость существования жизни, материи, разума — изначально заложенное Триединство мира: два начала рождали третье, как от соития мужчины и женщины появляется дитя. Древние понимали это так же просто, как строение атома. Неразрушенное мироздание виделось человеку так же ясно и понятно, как движение солнца по небосклону, независимо от того, в какой географической точке он находился, поскольку ещё существовала гармония мира.

После разрыва и расползания по Мировому океану Единого континента магнитное поле Земли, центростремительные и центробежные силы уравновесились. Однако независимо от того, сколько образовалось материков и каких, закономерность Триединства продолжала существовать, подчиняясь только космической предопределённости. Это состояние хорошо проверялось на обыкновенном магните, казалось бы, имеющем всего две крайности — Северный и Южный полюса. Однако середина, центр у магнитного бруска, имеет третье, совершенно самостоятельное качество — он попросту немагнитный, то есть не имеет качеств крайностей. Урал — «Стоящий у солнца» и прилегающие к нему территории оставались центром Единого континента, хотя и развороченного на куски, серединой того самого магнита, его немагнитной частью. И все процессы, происходящие здесь, имели свои закономерности развития, свою форму и содержание, абсолютно не похожие на две другие ипостаси мира.

Это была Третья цивилизация, признание которой, как считал Русинов, могло остановить хаос, рождённый сознанием человечества, заражённым дуалистическим представлением о мире.

Ему очень хотелось, чтобы люди, называющие себя гоями, оказались и в самом деле носителями этой Северной цивилизации. Но для этого они должны были иметь некую доселе неизвестную форму Знаний, не похожую ни на Восточную, ни на Западную. Не уровень и своеобразие культуры, не языковая платформа и не богатство определяли самобытность цивилизации, но образ мышления и его продукт — форма Знания о мире. Потому Русинов стремился увидеть не арийское золото, а его космос.

Это слово переводилось с древне-арийского как «ниспадающие с неба потоки света». По аналогии женские волосы назывались космами и в косы вплетали ленту — символ луча, льющегося света. Но замужняя женщина обязана была убирать свои космы под кичку, дабы хранить космический свет для зачатия и рождения детей. А мужа, владеющего высшими знаниями, называли «космомысленным», как отца Ярославны — Ярославосмомысл. Человек был создан по образу и подобию Вселенной: голова означала космос-разум, ноги (но-га) — движение в пространстве, тело — вместилище души-света, область солнечного сплетения.

На третий день после побега, двадцать пятого августа, Русинов стоял на вершине хребта, на стыке Времени, думал о высших материях, о космосе, о цивилизации и Знаниях, чтобы отвлечься и не думать о пище. Это был самый тяжёлый день начала голода: после третьего дня он должен был притупиться, а потом вообще исчезнуть. Он переночевал на вершине, меж голых камней, спрятавшись от ветра с сибирской стороны. Он боялся замёрзнуть и не проснуться, поэтому спал на корточках, подложив под ноги камень, как петух на жёрдочке. Глубокий сон обязательно бы опрокинул его головой на глыбу — тут и мёртвый проснётся. Воды на вершине хребта, на этом Времяразделе, тоже не было, и потому он нёс её с собой в термосе, расходуя понемногу, чтобы хватило до первого ключа.

На рассвете сквозь полусон услышал характерный стук молотка — кто-то вбивал крючья! Значит, всё-таки преследовали! Наверное, заметили в бинокль, как он карабкался по уступам, обходным путём, и теперь, чтобы сэкономить время, штурмуют стену напрямую. У них есть снаряжение…

Надо успеть спуститься, пока они не добрались до вершины перевала!

Он оказался слабым на удар — возможно, потому, что бить человека неестественно, — однако крепким на терпение. Уязвимое, не защищённое ни роговицей, ни толстой кожей, тело оказалось неожиданно выносливым на разрыв и растяжение, как земная кора. Не лопались жилы, когда он на одних руках вытягивался из расселин, не рвались мышцы от напряжённой бесконечной ходьбы, и даже разум, как часть его существа, был устойчивым и крепким, только его всё время требовалось занимать сложными мыслями. От простых же он становился прямым, жёстким и хрупким, как стекло, а от слишком чувственных подступала невыносимая болезненная тоска. Он старался не вспоминать об Ольге и нёс её с собой, спрятанную глубоко под солнечное сплетение.