Виктор Дудко - Тревожное лето

Лескюр выбрался из автомобиля.

— Господа, — сказал Косьмин, — познакомьтесь о главой коммерческой фирмы «Фрэнсис корпорейшен» господином Андрэ Лескюром. Это, — сделал жест рукой в сторону Миловидова, — начальник штаба отряда Арнольд Филиппович Миловидов. А это... — он замолк на мгновение, — моя правая рука по всем военным вопросам.

И Миловидов, и Бордухаров сделали поклоны и щелкнули каблуками.

Бордухарова Лескюру приходилось видеть и раньше. Внешне он был привлекательным: чуть выше среднего роста, осанист, прям, гордо держал крупную с густой сединой голову. Взгляд бледно-голубых глаз тяжеловат, как у всех тех, кто привык повелевать людьми.

Кроме двоих молодцов, все снова сели в автомобиль и подкатили к мамонтовской усадьбе, где уже их ждали, Нюрка с каменным выражением румяно-круглого лица держала на вытянутых руках рушник с хлебным караваем и солонкой. А сам Мамонтов — поднос с рюмками и бутылкой.

После обеда Косьмин пригласил Лескюра в угловую комнату с окнами в сад. Комната была обставлена в городском стиле. Косьмин пояснил:

— Я тут останавливаюсь, когда на охоте бываю. Утка тут хорошая. Озера неподалеку. — Развязал галстук, снял туфли, пиджак. — Прелесть какая. Слышите запах яблонь? Вот о чем мечтаю. Вернуть себе усадьбу, я из-под Саратова, а там — хоть трава не расти. Ружьишко за плечо. Охота — и больше ничего на свете. Вы какую собаку уважаете?

— Сенбернар, — не задумываясь, ответил Лескюр, Он стоял у окна и разминал сигарету.

— А по мне, лучше пойнтера не сыскать. Великолепен под ружьем. И никаких тебе гончих. Другие целые псарни держали, а я пару пойнтеров. Псарня — шуму много, а я люблю тишину.

— Сенбернар не охотничья собака. Она розыскная, скорее, и пастух.

— Я вот все хочу спросить у вас, где вы обучились русскому?

— В России. Мой отец имел винный завод в Крыму.

— А... — с шутовским злорадством протянул Косьмин. — И вас русская революция пощекотала? Понятно.

— Не очень. Отец в тринадцатом распродал акции, и мы вернулись на родину.

Косьмин разлил по бокалам вино.

— Ваше. Бургундское. Солнцем пахнет. Я обещал вам показать свое воинство. Это чтоб вы убедились, что все у нас по-серьезному, мы не в бабки собрались играть. — Желтоватая кожа Косьмина порозовела, он потер острый подбородок в задумчивости. — Вот привез я вас сюда, а самому горько. Как вы думаете, почему мне горько?

— Почему?

— Гордость мучает. Вот почему. Гордые мы, русские. Англичане, например, от своего богатства гордые. А мы... мы от бедности своей. А тут приходится просить, кланяться. Вот так и пускаешь на распыл свое изначальное качество. А потом спохватишься, да поздно. По уши увяз. И назад ходу нету. Вы пейте. Как я — на природу, так тянет пофилософствовать. Когда учился в Петербургском университете, прочили блестящее будущее. Может, и получился бы Ибн-Руста или еще кто. А я в военное училище.

— Ибн-Руста не философ. Географ.

Косьмин, смеясь, отмахнулся:

— А, все равно!

Лескюр вполуха слушал болтовню Косьмина, а сам думал, как повернуть разговор в нужное русло. Председатель БРП не намерен был откровенничать, тем более выкладывать свои планы перед коммерсантом, от которого хотел одного: денег. Воинство Лескюра не интересовало. Воспользовавшись паузой, спросил:

— Получите пятьсот тысяч, и что?

— Миллион.

— Допустим. И дальше? На что вы их употребите?

— Да уж не пропьем. Не на бутылку ханжи просим.

— А мы должны быть уверены в этом. В противном случае нам и говорить не о чем, господин Косьмин. В конце концов, не мы обращаемся к вам, а вы к нам.

— На оружие пойдут деньги.

Лескюр щелчком выбросил окурок в окно и отошел. В это время в саду под чьими-то шагами затрещали сухие ветки.

— Кто там? — спросил Лескюр.

Он вернулся к окошку, выглянул. Бордухаров ходил между деревьев в нижней рубахе и делал энергичные движения руками и корпусом.

— Ваш помощник. — Лескюр посмотрел на Косьмина. — Чего это он?

Косьмин тоже поглядел в окно.

— Гимнастикой занимается. Три раза в день занимается гимнастикой. В Омске, когда у Колчака служил, получил ранение в позвоночник. С тех пор вот и мучается. Вадим Сергеевич! — окликнул Косьмин. Бордухаров повернулся с разведенными руками, готовый присесть. — Зайдите. Дело тут у нас.

Бордухаров сделал с десяток приседаний, постоял на одной ноге, вытянув другую, и после этого подошел к Косьмину, утирая платком взмокшее лицо.

— Что случилось?