Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5

Следователь позвал их на палубу и повел за собой в машинное отделение.

Эти двое были работниками Азовского порта. Они знали о случившемся на судне, знали об убийстве и все же, спустившись в машинное отделение и увидев труп матроса, как-то сразу сникли, остановились у трапа, не решаясь идти дальше.

Следователь прошел к котлам и, повернувшись, позвал:

— Посмотрите, судно может идти своим ходом?

Осторожно ступая между бортом и навзничь лежащим человеком, портовики прошли к машине и, негромко переговариваясь, завозились у рычагов, манометров и рукояток.

Следователь присел в сторонке.

Позвякивая металлом, перебрасываясь односложными фразами, азовцы осмотрели котел, для чего-то заглянули в топку, затем подняли люк в днище, и один из них спустился в раскрывшуюся черную дыру.

Романов молчал. В тишине слышно было, как волны плещутся о борт, стучатся, не смолкая, что-то говорят долгое и неспокойное, но никак не могут договориться.

Прошло минут двадцать. Неожиданно Романов спросил!

— А что это такое?

Он наклонился и поднял согнутый в баранку лом. Металл был измят и искорежен. Азовское море — гнилое море. Желтый налет ржавчины садится на металл мгновенно. Надраенная поверхность металла, шелковисто отливающая зеркальным блеском, за сутки-двое покрывается рыжей трухой коррозии.

Блестящие притиски металла на ломе были свежими.

Один из портовиков оглянулся и шагнул к тускло отсвечивающему масляной поверхностью коленчатому валу.

— Лихое дело, товарищ, — сказал он через минуту, — вал потревожен. Лом кто-то полыхнул в шатуны.

В Ростов возвращался Романов к вечеру.

Матроса похоронили. Каюты и трюмы на «Атланте» следователь опечатал и дал команду отбуксировать судно в ковш.

Дождь, было утихший днем, начался вновь, и дорогу окончательно развезло.

— Может, подождешь до завтра, товарищ? — сказал Романову начальник азовской милиции. — Глядишь, распогодит…

— Нет, — ответил Романов, — поеду.

Вставив ногу в стремя, он легко кинул в седло свое длинное тело и уже сверху кивнул начальнику милиции.

— Будь здоров, товарищ.

Начальник милиции поднес руку к козырьку фуражки. Романов выехал со двора.

Сильный, мышастой масти жеребец, утопая по бабки в грязи, вспотел на третьей версте, но шел ходко.

Романов бросил повод и закурил. Дым острой, щемящей волной вошел в грудь.

С хлюпаньем жеребец выдирал копыта из грязи. На дороге Романов был один. Он так и не взял с собой милиционера, сказав накануне дежурному:

— Каждый человек на счету. Не привыкать. Отобьюсь, если что…

Самокрутка догорела до пальцев, и Романов, швырнув ее в лужу, запахнул полы шинели, тронул плотный бок жеребца каблуком.

— Ну, милый…

Жеребец пошел шибче, ветер мягкой волной толкнулся в лицо.

Много лет Романов провел в седле, хороший конь всегда радовал его, и сейчас от доброго шага, которым этот подбористый жеребец мерил уже десятую версту, стало у Романова как-то веселее в груди. Сидел он в седле крепко, угрелся и мог бы задремать, чуть ослабив повод, но мысли вились вокруг «Атланта», убитого рыжеволосого матроса, искореженного лома.

«Что же у них там произошло? Парень наверняка наш», — думал он, но ответа не находил.

Три года гражданской войны ходил Романов с клинком в руке в атаку, последний год водил за собой эскадрон. А бой не легкое дело… И все же тогда, когда лава хрипящих коней шла в бешеном намете навстречу гремящим пулеметам, было для него все ясным и понятным. Перед тобой враг — его надо смять, опрокинуть и гнать по степи. И золотые погоны будут разбросаны по буеракам, а ветер, как перекати-поле, развеет офицерские фуражки. А сейчас не пела труба, зовя вперед, не гремели пулеметы и враг не стоял на противоположных холмах. А убитые были, и дежурный по ЧК, отправляя его в путь, выдал полный боевой комплект патронов, и заглянул он в глаза убитого товарища, и видел кровь.

Романов потуже подобрал в костистых пальцах повод. Дорога пошла под уклон.

«Не поет труба, — подумал, — а враг, наверное, даже злей».

Дорога петляла по осенней степи, вилась, уходя к горизонту.

Лицо Романова зачугунело под ветром, резче обозначились скулы.

Впереди показалась деревушка. Обгорелые хаты торчали на холмах. Рыбьей костью дыбилась посреди печных труб колокольня. Наверху вместо креста полыхал красный флаг.

Подъехав ближе, Романов услышал, как где-то на задах наяривала гармонь. Ветер донес обрывки голосов. Потянуло запахом печеного хлеба. Романов пришпорил коня, За околицей степь вновь расстилалась без края. Земля казалась усталой, притихшей. Степь ждала покоя. Но Романов знал, что покоя не было.