Юрий Федоров - Искатель. 1967. Выпуск №5

Секретарь поднялся из-за стола.

На мостовой дождь пузырил лужи. На противоположной стороне улицы, у магазина, толпились женщины.

«За хлебом», — подумал секретарь и, отойдя от окна, сказал Скорятину:

— Так, держи меня в курсе дела.

Вернувшись в ЧК, Скорятин вызвал дежурного.

— В Азов пошлите следователя Романова.

На улице посерело. Смеркалось. Скорятин услышал, как крикнули в коридоре:

— Романова к дежурному!

Затем в гулкой тишине простучали шаги, и все смолкло.

«В ночь поедет, — подумал о следователе начальник Дончека. — Надо дать сопровождающего. Опасно».

Следователь Дончека Романов приехал на судно ранним утром, проскакав за ночь верст пятьдесят.

«Атлант» помнят на Дону немногие, но в свое время ходил он по всей реке, гулял по быстрине, а гудок его, низкий и хриплый, знали и в Ростове, и в Таганроге, и в Константиновке. Спустившись в его трюмы, по давним запахам можно было понять, что «Атлант» на своем веку служил долго и видел всякое. В трюмах стоял неистребимый запах знаменитого донского рыбца, бесчисленных солений, яблок и многого другого, что так обильно и щедро дает людям богатая донская земля.

Романов поднялся на борт «Атланта» и прошел в машинное отделение, где лежал убитый. Металл палубы прозвенел под сапогами. Волна била в борт.

Романов был недавним сотрудником ЧК. О его прошлом говорила выцветшая буденовка и простреленная и пробитая во многих местах длиннополая шинель конника. Еще год назад ходил он в конном строю в атаку и хорошо знал, что такое бой и что такое пулевая рана.

«Да, — подумал он, склонившись над убитым матросом, — укатали тебя добре».

У матроса были рыжеватые волосы, смуглое, обожженное солнцем лицо, которое даже смерть не смогла испортить. Разглядывая это лицо, Романов неожиданно почувствовал симпатию к незнакомому человеку. Симпатию и жалость.

Широко раскинутые руки матроса были задубевшие, рабочие.

Через несколько минут следователь поднялся на палубу. Ветер подхватил полы его шинели. Романов оглянулся. У трапа, перекинутого прямо с берега, его ждали двое. Ничего им не сказав, он прошел в рулевую рубку.

Ожидавшие мерзли под непрестанно моросившим дождем, покуривали, зябко пряча головы в поднятые воротники. Ветер играл волной.

Романов был худой, высокий, губы на бледном лице давно недоедавшего человека плотно сжаты; и один из ожидавших, подумав было крикнуть, что, мол, холодно, товарищ, и надоело ждать, промолчал, только глубже спрятал голову в поднятый воротник. На Азове осень всегда холодна.

Романов оглядел дыбившиеся волны, глинистый берег. Прикинул: «Если команда ушла на шлюпке, по такой волне не больно-то выгребешь».

У горизонта хмурились тучи, горбились, обещали долгую непогодь.

Романов помедлил. «Так с чего начинать?» Это было его первое следствие.

На облезлом берегу топорщились неуютные кустики. Ветер посвистывал в запутанных тросах на мачте.

Следователь помедлил еще мгновение и прошел в каюту капитана. Дверь оказалась незапертой. Остановившись на пороге, Романов внимательно, предмет за предметом, осмотрел все и только тогда вошел в каюту.

Ничто не бросилось в глаза, ничто не задержало внимания. Но все же Романов отметил — обычная каюта, прокуренная, продымленная, почему-то отделана красным деревом, медными бляхами, обставлена мягкими диванами.

Под столом следователь нашел груду пустых винных бутылок. Коньяк, виски. Вина была дорогие.

«Ну и что? — подумал он. — Капитан все это мог купить в Таганроге, на иностранных судах…»

В платяном шкафу висели тщательно отутюженный костюм капитана, пальто, стопкой лежали крахмальные рубашки.

«Не наш брат пролетарий, — подумал следователь, катая в пальцах мягкое, шелковистое сукно рукава форменной капитанской куртки, — богач…»

Он не доверял богатству, так как за свои недолгие двадцать два года слишком много повидал несправедливости, жестокости, лжи, ненависти. И все это — и несправедливость, и жестокость, и ложь, и ненависть — соединялось для него в людях сытых и богатых.

Следователь захлопнул шкаф и, подойдя к столу, потянул ручку дверок.

В одном из ящиков он нашел судовой журнал, карту, какие-то записи на разрозненных листках.

Романов бегло прочитал записи, сложил в стопку журнал, письма, карту и, завернув все в газету, вновь вышел на палубу.

Ожидавшие его у трапа, видимо, окончательно продрогли, и тот, что был постарше, сказал:

— Товарищ, долго мы еще здесь валандаться будем?