Николай Чуковский: Девять братьев (сборник)

– Нет, не обижал.

– А почему же ты убежала?

– Не знаю…

– Не знаешь? Нет, ты, верно, знаешь.

– Ну, знаю…

– Отчего?

Она, помолчав, сказала:

– Мне кажется, он немец.

Павлик задумался.

– А как зовут его? – спросил он деловито.

– Василий Степанович.

– Глупости! – сказал Павлик. – Немцы Васильями Степанычами не бывают. Васильями Степанычами бывают только русские.

Этот разговор ей, видимо, не нравился, она соскочила с нар и снова пошла вперед.

– Здесь был коридор, но его доверху засыпало, – услышал Павлик ее голос. – Чувствуешь, земля? Иди сюда, – закричала она уже с другого места, – я тебе покажу, что я тут нашла! Здесь дверь, она заперта, ее никак нельзя открыть. Но рядом… Сюда, сюда, я тут, дай руку! Видишь, камни в стене раздвинулись? Тут можно пролезть, если боком. Осторожно только, голову наклони. Вот мы с тобой в маленькой комнатке. Здесь я нашла изюм и сухари. Три мешка сухарей и ящик с изюмом. Кушай сухари с изюмом, это очень вкусно…

Павлик взял сухарь, пригоршню изюма и стал есть. Девочка тоже ела, и они молчали. Тишину нарушал только громкий хруст сухарей. У Павлика все еще болела голова, его немного тошнило, он был очень голоден. Ел он долго, с наслаждением, сосредоточенно.

– Чьи это запасы? – спросил Павлик, жуя.

– Не знаю. Это странная комната. Тут есть телефон.

– Телефон?

– Да.

– А ты не звонила?

– Куда?

– Да куда-нибудь. Чтобы тебя откопали.

– Нет, он испорчен. Звонить нельзя. Можно только слушать. Я слушаю.

– Что же ты слышала?

– Да так… Чепуху всякую. Разговоры.

Она сняла трубку и протянула ее Павлику. Сначала Павлик услышал далекий гул, потом стал различать слова.

– Ястреб! Ястреб! Ястреб! – кричали в трубке. – Говорит Луна! Луна! Луна! Ястреб слушает. Лейтенант Тарараксин слушает. Лейтенант Тарараксин… Тарарарараксин…

Павлик отдал трубку Эрне, и она повесила ее на рычаг.

– Эрна нерусское имя, – сказал Павлик, продолжая жевать. Он ел уже четвертый сухарь.

– Эстонское имя, – ответила Эрна.

– А ты разве эстонка?

– Я русская. У меня мама русская, а папа эстонец.

– А где же твой папа?

– В Эстонии. Он там остался. Он партизан.

Она сказала это недовольным голосом. Расспросы Павлика явно сердили ее.

– А ты кто? – спросила она вдруг.

– Я? – удивился Павлик. – Как «кто»?

– Ну, что ты делаешь? – спросила она.

– Я? Воюю.

– Воюешь?

– Ловлю ракетчиков, – объяснил он, понизив голос.

Эрна почтительно умолкла. Потом спросила:

– А у тебя мама есть?

– Нет. Есть сестра Люся.

– Большая?

– Большая. Ей уже восемнадцать лет. То есть она не большая, а очень маленькая. Мне тринадцать, а я уже выше ее.

– Мне тоже тринадцать, а я ничуть не ниже тебя, – сказала Эрна. – Ты с ней вместе живешь?

– Раньше вместе жили…

– А теперь?

– Теперь она потерялась. Поехала рыть окопы и потерялась.

Они опять замолчали. У Павлика все сильнее болела голова.

– Здесь очень темно, – тоскливо сказал он.

– Ничего, я привыкла. Ты тоже привыкнешь. У меня двоюродный брат летчик. Его зовут Леша. Я уже давно его не видела. Как мы уехали в Эстонию во время финской войны, так с тех пор и не видела. Он сейчас, верно, знаменитый летчик. Только я не знаю, где он. Когда мама лежала в госпитале, она хотела, чтобы Леша взял меня к себе, а не дядя. Мама даже писала Леше письмо, но оно, наверное, не дошло… А где ты теперь живешь? – спросила она внезапно.

– В детском доме. Только я там не живу. Я там ночую и ем. Там совсем мало стали хлеба давать.

– А суп дают?

– Суп – одна вода, – сказал Павлик.

– Так ешь. Ешь сухари. Отчего ты не ешь?

– Я больше не хочу. Я пить хочу. Пойдем отсюда. Здесь совсем темно.

Его тошнило от приторного изюма – он съел очень много. Его тошнило, ему было скверно. Темнота угнетала его.

– Пойдем отсюда, – повторял он.

Она вывела его из комнатки с телефоном, подвела к крану и дала напиться. Затем она опять влезла на нары и предложила ему выбрать себе место для спанья. Но он раздраженно отказался. Его сердило, что она считала, что «здесь хорошо». Ему здесь было скверно. Он с отвращением вдыхал в себя влажный воздух подземелья. В комнате с нарами было тоже темно, а темнота угнетала его. Он сам нащупал дверь и вышел в комнату, где была щелка на двор.

Теперь ему показалось, что здесь совсем светло. Он остановился под самой щелью, дыша сухим, морозным воздухом. Еще раз надавил на плиту, закрывавшую отверстие, и еще раз убедился, что она совсем не поддается.