Виктория Щабельник: Паутина прошлого

Набросив на руку все еще влажный плащ, я шагнула на землю и вдохнула воздух. Здесь, рядом с автовокзалом свежим его было назвать трудно, но это был воздух моего детства, и внезапно на глаза навернулись слезы. Что-то в последнее время я стала чересчур сентиментальной. Так нельзя. У багажного отделения столпилось несколько человек, и я решила немного подождать. Оглядываться в поисках встречающих было бесполезно. Вряд ли кто-то меня ждал.

Сбоку замаячила чья-то фигура, и я отодвинулась, чтобы не мешать, но тут же снова наткнулась на своего знакомого.

— Разрешите вам помочь, — это было даже не предложение, хотя сказано довольно вежливым тоном. Слегка отстранив, он вытащил из багажного отделения мой чемодан и легко поставил передо мной.

— Всего хорошего, — бросил он мне напоследок и скрылся в толпе.

— Спасибо, — запоздало буркнула я, и медленно пошла по тротуару.

— Марина? — я обернулась и увидела пожилую женщину, недоверчиво смотрящую на меня. Тетя Клава! Я тут же ее узнала, несмотря на глубокие морщины, избороздившие когда-то молодое и красивое лицо, копну снежных волос и грустную улыбку, придававшею ей какой-то скорбный вид. Она начала седеть еще тогда, пятнадцать лет назад.

— Да, это я, — непрошеные слезы набежали на глаза, и бросив чемодан, я устремилась к женщине, крепко ее обнимая. Мы вместе стояли посреди остановки и плакали, будто прокладывая слезами тонкий мостик между прошлым, которое хотели, но не могли забыть, и настоящим.

— Ты вернулась, — она слегка отстранилась, рассматривая мое лицо, и я замерла, будто ожидая ее приговора, — ты так похожа на свою мать!

— Как ты, тетя Клава? — постаралась я перевести разговор на другую тему, боясь расстроить женщину еще сильнее.

— Теперь — хорошо, — помолчав с минуту, она вдруг сказала, — они тоже здесь. Приехали позавчера.

— Они? — мое сердце замерло, дыхание перехватило. От страха, или…

— И Пашка, и Никита…

— А… — я нерешительно замолчала.

— И Миша тоже. Все здесь. Все возвращается на круги своя, — тихо добавила она, и на какое-то мгновение мне показалось, что она знает, или догадывается, — хорошо, что дала телеграмму, сообщила, когда приедешь. Мне ее передали новые жильцы. Я несколько лет назад переехала, и ты могла меня не сразу найти.

— Я рада быть здесь, — внезапно совершенно искренне сказала я.

— Знаю, — улыбнулась Клава.

— Марина!?! — и снова этот нерешительный тон. Меня окрикнули, и я, высвободившись из тетиных рук, повернулась на голос. Они были здесь, те, кого я, казалось, знала всю мою жизнь. Но теперь знакомые мальчуганы превратились в трех взрослых мужчин. Они стояли недалеко от нас, пристально изучая мое лицо. Как сильно я изменилась за эти годы? Узнают ли они меня? По крайней мере, я их узнала сразу. Вон тот, невысокого роста, с всклокоченными волосами морковного цвета и веснушками на лице — Никита. А этот — чуть выше среднего роста, худощавый, но жилистый — Пашка, гроза местных яблонь и соседских подсолнухов. А тот, что стоит немного в сторонке не сводя с меня глубоко посаженных светло-голубых глаз — Миша. Еще в детстве он ударился в рост и теперь был значительно выше обоих своих друзей. Темные волосы гладко зачесаны назад, на бледном лице резко выделяются узкие черные брови и тонкий с чуть заметной горбинкой нос, одет в черную кожаную куртку, которую расстегнул, будто ему жарко.

Оглядев меня с ног до головы он улыбнулся, и подошел. Двое ребят остались в стороне, словно не желая нам мешать. Миша слегка коснулся губами моей щеки, а потом, будто не желая больше сдерживать эмоций, поцеловал в губы:

— Я ждал, что когда-нибудь, мы снова встретимся, — тихо шепнул он.

— Я тоже, — дыхание перехватило, в горле стоял комок, — я тоже этого ждала.

1992 год…

Утро выдалось пасмурным и дождливым, однако к полудню тучи разошлись, и засияло яркое солнце. День Города обещал быть теплым и радостным, и большая часть горожан стеклась на главную площадь в поисках развлечений. Их в городе было не так много, однако некоторым хватало и этого. Несколько скамеек рядом с импровизированной сценой были заполнены пожилыми пенсионерами, наслаждающимися музыкой местного оркестра творческой молодежи. «Молодежь» состояла из дамы сильно бальзаковского возраста с растрепанной гулькой на голове, самозабвенно играющей на расстроенном пианино Вивальди, и пары ее «добровольных» помощников, которым не удалось избежать почетного участия в концерте. Сейчас они жалобно смотрели со сцены, отчаянно пытаясь попасть в такт и не вызвать неодобрительного взгляда своей учительницы. Где-то в отдалении старенький магнитофон старался переорать звуки скрипок и пианино, и периодически ему это удавалось.