Виктория Щабельник - Lex talionis (Принцип талиона)

Я плакала. В последнее время такое происходило довольно часто. Там, в ледяном аду держалась из последних сил, но когда ступила на борт космического корабля, на меня нахлынуло осознание двух вещей: я свободна! И я… одна. Что я испытывала в тот момент? Радость? Возможно. Скорее всего. Ведь это чувство слишком давно меня покинуло, чтобы помнить о том, что это такое. Я знала, что должен чувствовать человек, выбравшейся из пожизненной ссылки, но сейчас во мне жило разочарование, обида и злость. Уверена, к концу нашего полета я приду в норму и стану самой собой. Я сильная. Я справлюсь.

Я резко переключила экран, транслирующий прекрасные виды Земли. Сейчас моя душа была далека от того, чтобы испытывать ностальгию. Каюта тут же наполнилась космическим мраком, кое-где вдали мерцали тусклые звезды. Глубоко вздохнув, уселась на прохладный пол, скрестив ноги, и обняв себя за плечи. Чувство одиночества медленно заполняло изнутри. Как же я устала!

Разве я этого хотела?

Ночные дежурства мы поделили с Дарком, пилотом «Южного ветра», второго корабля, который нанял Адриан Вилард в диком и необъяснимом желании вытащить меня с Утлагатуса. Необъяснимом, потому что не более полугода назад я убила его брата. Застрелила. Иногда я сама не верила, что была способна на такое. Разве нормальная влюбленная женщина, готовящаяся стать матерью смогла бы так поступить? Влюбленная в убийцу своих близких… влюбленная в человека, предавшего меня, и едва не уничтожившего там, в далеком космосе. Порой мне хотелось, чтобы наш бой закончился иначе. И не было бы обвинений, пыток, насилия и страха. Слабость? Да, конечно. Но она мне простительна, надеюсь.

– Тебе нужно отдохнуть, – и снова он. Бесшумно появился и встал позади кресла пилота. Я видела его отражение в темном экране, изредка озаряемом вспышками соседних приборов. Он смотрел на меня, а я не спешила оборачиваться. Мы были в космосе уже неделю. Неделя гиперпространственного перелета, а Адриан не оставлял попыток меня разговорить. Разумеется, на сравнительно небольшой площади пытаться избегать друг друга было бы глупо. Да и при остальной команде и пассажирах молчать или огрызаться не имело никакого смысла. В конце концов, я уже пережила один из болезненных этапов моей жизни. Хотя, как и предупреждал хаа-рашс, чувство вины давило неимоверно. Днем я держалась, ночью дежурила, а во время сна погружалась в пучину боли, вины и раскаяния. Не знаю, какое именно из этих чувств преобладало, да я и не хотела знать.

– Я не устала, – в который раз ответила Адриану, даже не поворачивая головы. Он тревожил меня, посильнее, чем в наши первые встречи. Потому что теперь я знала, на что он мог быть способен. Каждый взгляд, которым он меня одаривал, когда думал, что я этого не вижу, выдавал в нем бурю сложных чувств. И я знала их состав: ненависть, желание, сожаление, злость. Какое из них возьмет над ним в следующую минуту? Мне было с ним сложно. Его присутствие подавляло.

– У тебя круги под глазами, – возразил Вилард, – я скажу Дарку, чтобы ночные смены он взял на себя.

– Нет, – я не смогла остаться равнодушной, как только поняла, что мне придется видеть других людей, общаться с ними, что-то из себя изображать.

С лица Марты уже неделю не сходила улыбка. Не сразу, но постепенно она поняла, что свободна. От тюрьмы, от коменданта-извращенца, от голода и побоев. Даже ее малыш начал улыбаться, особенно когда Берд брал его на руки.

Толкен остался прежним чудаковатым профессором, для которого выпадения в реальный мир случались все реже. Как только он добрался до хранилища библиотеки «Южного ветра», тут же погрузился в ее изучение. Коган же… он держался особняком, не особо мозоля глаза своей мощной фигурой. Однако в минуты, когда весь экипаж собирался вместе, он присутствовал, сидя в отдалении от всех с закрытыми глазами. Команда думала, что он дремал. Я же была уверена в том, что он нами кормится. Нашими чувствами, эмоциями, страхами. Не знаю почему, но после таких сеансов мне на некоторое время становилось немного легче.