Сергей Воронин - Две жизни

Вот что сложилось в моем воображении.

«Стояло лето, жаркое, неподвижное.

У берега тихой реки лениво плескалась разморенная рыба. Звенели желтобрюхие пауты и пепельные оводы. Никло висели вялые листья берез, и трава не тянулась к небу, а склонялась к земле.

Рыжебородый, багроволицый Назарка, посасывая короткую трубку, сокрушенно рассматривал прогорелый бок жестяной печки. Он колупнул коротким пальцем проржавленный пластик железа, посмотрел на него и задумался. И вздрогнул: с реки донесся крик.

Назарка прислушался, пригнув обросшую голову. Всколыхнув густую тишину, крик повторился. Тогда Назарка медленно поднялся, прошел к обрывистому берегу реки.

Перед ним струилась вода. На дне тускло мерцали темно-серебряные спинки чебаков, а ближе к поверхности — стаи резвившихся гольянов. Дальше река неожиданно круто сворачивала в сторону, исчезала. В том месте возвышался завал. Деревья угрожающе щетинились остриями стволов.

Крик раздался снова, протяжный, жуткий. Словно белый платок, взметнулась от воды речная чайка. Кто-то тонул.

Назарка сбежал к пологому берегу, столкнул долбленку, поплыл на крик. Гребя двухлопастным веслом, он быстро подвигался вперед. Шел против течения. Миновав желтую, кривую, будто полумесяц, песчаную косу, оставил позади изгрызенный водой крутой берег, где в прошлом году догнал изюбра (ошалелый от страха зверь прыгнул тогда с обрыва в затягивающий водокрут и вынырнул далеко ниже косы).

— Ой... Ох!.. — пронеслось по воде, и на середине реки показался человек.

— Э-гей, держись! — крикнул Назарка, заметив, что человек все слабее машет руками. Подплыв, он разочарованно сморщился, увидев на воде вздувшуюся синюю юбку.

— Баба... — презрительно сплюнул он и досадливо крикнул: — Хватайсь!.. Да не дюже... Да не лезь!

Женщина крепко ухватилась за борт оморочки. Она не отпустила рук и тогда, когда оморочка с размаху ткнулась в шуршащий песчаный берег. Несколько секунд женщина растерянно сидела в мелкой воде, потом поднялась и, шатаясь, пошла к Назарке.

— Счастье твое, что бог придумал вашему роду юбки, а не то кормить бы тебе касаток...

Уцепившись за его локоть, женщина ничего не ответила. Она дрожала от холода и еще не прошедшего испуга. Назарка отвернулся: «Поди-ка, не одна была, наверно, с мужиком?» Но спросить не захотел, зная, что за этим пойдут слезы, причитания. В зи́ме женщина, вздохнув, села на лавку и уткнулась лицом в ладони почерневших рук.

«Ну, верно, с мужиком...» — подумал Назарка и грубовато проговорил:

— Кто же это плачет, ежели от смерти ушел? Радоваться надо, а не гневить судьбу...

Он говорил медленно, с натугой, подыскивая слова. Давно не приходилось говорить с людьми, а тут успокаивать надо. Он даже усмехнулся...

Было жарко и тихо. Женщина чуть слышно плакала.

— Ну хватит... Хоть век плачь, не воротишь... Обсушиться тебе надо, да и чайком согреться.

— Как же без одежи-то? Утопло все.

«Ну и дура, — удивился Назарка. Он решил, что утонул у нее муж, а оказалось — одежонка. — И как это люди от такой мелочи могут в печаль входить?»

Через полчаса они пили густой кирпичный чай. Когда говорить не о чем, чай заменяет разговор. Назарка делал большие глотки, изредка покрякивал, женщина пила торопливо, обжигаясь. Обоим казалось, что они делают нужное дело. Назарка усердно подливал в потемневшую чайную глиняную кружку. Женщина степенно благодарила. Она была в Назаркиной ситцевой рубахе и его же миткалевых штанах. В открытую дверь виднелось платье, висевшее на растянутой сетке. Легкий ветер раскачивал сетку, и по платью прыгали солнечные блики.

— Будя... — перевернув чашку дном вверх и положив на нее кусочек сахара, сказала женщина.

— Чего там! Пей... Чайник большой. Выпьем — река рядом. Тебе по нутру сейчас горячее-то.

— Куда там, и так уж как барабан! — Она засмеялась, блеснув белыми зубами.

Назарка улыбнулся и, наливая в свою чашку, спросил:

— Как кличут-то?

— А как назовешь, так и ладно.

Она уже отогрелась, перенесенный страх остался позади, и хотелось теперь смеяться, глядя на этого незнакомого волосатого мужика.

— А взабыль?

— Настей.

— Настасья. Что ж — это имя! — словно взвешивая его на руке, определил Назарка. — Имя! Только ничего не говорит оно, вот вроде как мое. Что оно может обозначать — не угадано. Сорок лет живу с этим именем, а как его толковать — непонятно. Вот, к примеру, собака моя, Пальма, — ясность имеется: дерево такое в жарких странах есть, тепло, значит, любит. Или Валет — тоже имя, сам прозвал так. Это чтобы о моей глупости напоминал. Память на худое коротка у человека. Когда еще на лесосплаве был, тому более годов с десяток, в карты никогда не игрывал, а сел, ну и проиграл все, что было. Там все один говорил, ловкий такой парень: «Валет, говорит, самая распрекрасная карта, к нему, говорит, любая хороша». Валет-то и поддел меня. Да дело не в валете даже, а глупость это одна, как и пьянство...