Сергей Воронин - Две жизни

Вернулся он домой посвежевший, распаренный, испытывая благостно-томное состояние.

— С легким паром тебя, — приветствовала его Елизавета.

— Спасибо, спасибо... Благодарю.

— Хорошо ли попарился-то?

— Хорошо, хорошо. Только мне не очень понравился твой веник. Жесткий, да и листва почти сразу вся осыпалась.

— Это почему же? Я на другой день после Петрова дня веники наготовила. Не может он осыпаться.

— Осыпался, осыпался. Но дело не в этом. Хорошо помылся. Боялся, что баня пачкается, а она чистая.

— Чего ей пачкаться? И лавка намытая, и дух чистый. Чего ей быть не чистой? А веник, чего ж это веник? — она прошла в баню и вскоре вернулась. — Да ты что, или никогда не парился?

— По совести сказать, в первый раз, — ложась на кровать, ответил Вениамин Александрович.

— То-то, я вижу, и веник нераспаренный. Ты никак сухим и настегивал себя?

— Какой дала.

— Ой, умру, — ахнула Елизавета, — кому сказать, так обхохочутся. Да его надо было кипятком обдать да подержать в тазу, чтоб размяк, чтоб лист отошел. Тогда баня-то березовым духом наполнится. Ах ты, право, бедолага-беженец... Ну да ладно, отдыхай. И так добро распарился.

Вениамин Александрович, испытывая незнакомое доселе чувство размягчающего томления, лежал в постели, разметав руки и ноги. Лежал и умиленно думал: «И в деревне могут быть свои прелести. Кому рассказать, что я был в бане «по-черному», не поверят. А если и поверят, то никак не примут всерьез, что я мог наслаждаться. И действительно, сам бы не поверил, если бы не испытал. Удивительно, весьма удивительно. Надо будет написать домой. Пусть Евгения посмеется...»

Когда он поостыл и сменил намокшую от пота рубаху на свежую и вышел в кухню, его ожидал сюрприз. На столе возвышался графин, окруженный тарелками с грибами в сметане и картошкой, залитой яйцами.

— Садись-ка, садись, Венимин Лександрыч, — улыбчиво сказала Елизавета. — Ну-ка, давай после баньки-то. После баньки сам бог велел, — усаживаясь рядом с Вениамином Александровичем, говорила Елизавета, наливая в стаканчики.

— Да ведь я не пью.

— А ты и не пей, а только выпей. Пьют-то пьяницы, а мы выпьем, — и чокнулась с постояльцем. — С легким паром тебя.

— Спасибо, только я, право...

— Пей, пей, чего там! — Елизавета сложила губы в трубочку, будто собиралась свистеть, медленно вытянула весь стаканчик мутноватой жидкости и стала быстро закусывать.

Вениамин Александрович отпил небольшой глоток, и, морщась, спросил:

— Что это?

— Самогонка, — просто ответила Елизавета. — Да ты пей, пей, лучше ее ничего нету. Чистая, с сахару. Не то что там с дерева или кака химия. Пей!

Вениамин Александрович качнул головой и отпил половину стаканчика.

— Да ты что, ровно и не мужик. Нет уж, тяни до дна! Вытянул.

Елизавета раскраснелась, глаза у нее повлажнели, и вся она как-то пообмякла.

— Что же, так ты и станешь тут жить один, а жена там? — заглядывая в лицо постояльцу, — спросила Елизавета.

— Да, так придется.

— И не заскучаешь без бабы-то?

— Пока не скучаю.

— Значит, мало к ней тянешься. Или, хоть и долдонишь, что и жена у тебя и сын, а чего-то не верится. Чего-то у тебя не так. Можа, один ты, а? Ты не скрытничай. Всякое бывает в жизни. А у меня, если захочешь, живи сколько надо.

— Ты как-то странно говоришь.

— А чего странного? Дом, сам видишь, большой, обихожен. Хозяйство в порядке. Чего еще? Вот, погоди, огород поспеет, и огурец свой, и редиска, и ягода земляника, черна смородина, яблоки. Да живи не тужи. — Елизавета говорила и не сводила своих повлажневших глаз с Вениамина Александровича. Ей нравился бледный, продолговатый брус его лица, тонкий нос, точно деливший лицо надвое. Нравилось и то, что постоялец обходителен, не пьяница — так почему бы ему и не жить у нее, почему бы и не пригреть бедолагу. Так думала Елизавета.

Вениамин же Александрович хотя и видел, что Елизавета не верит в существование его семьи, — и на самом деле, чего он затесался сюда один? — как-то не придавал особого значения ее рассуждениям. Ему было хорошо и уютно. Поэтому, после бани да выпитой стопки, он только размягченно улыбался, почти не слушая болтовни хозяйки.

— Да ты выпей, выпей, — угощала его Елизавета. — Первая колом, вторая соколом. Так говорят. Да на-ко рыжичка, на-ко. — Она выбрала несколько самых крепких рыжиков на тарелку Вениамина Александровича, и он, удивляясь сам себе, выпил еще стопку, подзахмелел и уже каким-то новым взглядом поглядел на хозяйку. «Была бы помоложе, не миновать мимолетного романа», — подумал он, в то же время и мысли не допуская, что между ними что-либо может произойти.