Михаил Демиденко - За Великой стеной

«Хлопцы, уйдем по припаю. Снимай, хлопцы, ремни...»

Хлопцы сняли ремни, подвязали штаны кто чем смог, а ремни связали вместе, закрепили за сосну, конец спустили с крутого берега на кромку льда.

И сказал командир партизанского отряда, сучанский шахтер товарищ Нечипоренко, еще одну речь, самую последнюю речь в своей жизни:

«Хлопцы, я остаюсь здесь, буду прикрывать вас... Спускайтесь по ремням на припай, идите на север, к Амуру, там живут нивхи, они бедные люди, они вам помогут. Они тоже за всемирную революцию. Но нужен мне доброволец, чтоб сложить вместе со мной лихую голову на этом берегу...»

И ответили партизаны, как один: «Не пойдем мы без тебя, наш любимый командир товарищ Нечипоренко! Все тогда головы сложим на этом берегу!»

И тогда вышел вперед пулеметчик Дима, настоящее имя которого было Дин Фу-тан. Он сказал так:

«Товаиса, моя еси пулеметчика... Моя машинка бьет! Моя никуда не ходи! Ваши ходи нивха... Советская власть надо еси много палтизана! Нету палтизана — нету Советская власть».

И тогда сучанский шахтер товарищ Нечипоренко обнял красного героя-пулеметчика товарища Диму и сказал так:

«Хлопцы, он говорит правильно! Советской власти надо много бойцов, так лучше мы погибнем вдвоем, чем весь отряд сложит свои лихие головы. Идите, хлопцы, и не поминайте нас лихом! Отомстите за нас всем белякам, и Антанте тоже, и империалистам Соединенных Штатов, которые стоят за спиной белогвардейской сволочи. А у нас за спиной — Тихий океан и вся Россия. Прощайте, товарищи!»

Заплакали красные герои... Подходили по одному и целовали оставшихся — сучанского шахтера товарища Нечипоренко и пулеметчика Диму, Дин Фу-тана. А утром беляки пошли в атаку.

«Моя машинка бьет!» — кричал Дима и бил, бил из пулемета по наступающим цепям белых черепах. Товарищ Нечипоренко тоже стрелял из винтовки. Он очень метко стрелял, и не один семеновский офицер сложил свою поганую голову на этом крутом берегу, который стал родным всем красным героям.

А потом, когда патроны кончились, сбросили Дима и Нечипоренко пулемет с крутого берега, чтоб не достался он белогвардейским черепахам, Антанте и империалистам Соединенных Штатов, а сами пошли навстречу смерти...

Дальше дядя Дима не помнил, что было. Очнулся он весь в крови, с переломанными ребрами. И пополз в сопки...

— Покажи, — просили мы.

Дядя Дима задирал рубашку, мы щупали его шрамы. Дотрагивались до обрубков обмороженных пальцев.

Как мы завидовали бывшему партизанскому пулеметчику!

«Моя машинка бьет!» — это была любимая поговорка Лю-первого, Лю-второго, Лю-третьего, моя, Няо-ма-ленькой, Няо — самой маленькой и корейца Кима.

Мы мечтали только об одном — найти тот легендарный берег, с которого сбросили пулемет дядя Дима и товарищ Нечипоренко. Эх, нам бы тот пулемет! Мы бы всех буржуев постреляли и японцев бы выгнали из Китая, и установилась бы в Китае Советская власть. Как бы это было хорошо!

Как шло мое дальнейшее развитие? По мнению тетки, хуже некуда. Но, анализируя прошлое, я пришел к твердому выводу, что шло оно диалектически, то есть было полно противоречий, которые боролись между собой.

К семи годам у меня стали проявляться философские наклонности: я пытался находить в спорах истину, о чем тетка сказала, что я научился отбрехиваться как цуцыня.

К этому времени подошла пора собираться в школу, чего страшно не хотелось, пусть мне и обещали за это много интересных вещей: ранец, коробку перьев № 86, букварь, задачник и стопку тетрадей в косую линейку.

— Хочешь в школу, мальчик? — спрашивал наш сосед, бухгалтер Петр Николаевич.

— Не, — чистосердечно признавался я.

— Не может быть! — не верила Лариса Зигмундовна.

— Может.

— Как не хочется идти в школу? — Петр Николаевич был уверен, что его вопрос разъяснит это недоразумение.

— Да так...

Мне действительно не хотелось.

— Ну знаешь, мальчик, в таком случае из тебя ничего путного не получится. Ты можешь кончить очень и очень плохо.

— Ты слухай, ты на ус мотай, что тебе говорят добрые люди, — требовала тетя Маруся и скорбно подпирала красные щеки белою рукой.

Я просто не знал, чем утешить всех этих добрых людей, которым так хотелось, чтоб из меня вышло что-нибудь путное. Я пытался найти компромиссное решение:

— Можно, я пойду в китайскую школу на Первой речке? Там Лю-и, Лю-эр, Лю-сань, Няо-сяо и Ким...

Мои слова приводили Петра Николаевича в ужас, а тетку в ярость. Она вставала на дыбы.