Виктор Смирнов - Поединок в горах

Рождается хлипкий мосток. Чем больше силы набирает мороз, тем быстрее растет переправа.

Нам некогда перемолвиться даже словом. Пальцы уже не шевелятся, скованные холодом.

Сгущается темнота.

— Можно проползти, пожалуй, — говорит Стрельцов. — Я первый. Ты В случае чего держись за жерди, я прихвачу их.

— Ты тяжелей меня, Стрелец. Я пойду…

Медленно, всем телом приникнув к шаткому ледяному мостику, я перебираюсь на прочный заберег.

— Давай, Стрелец.

Жерди потрескивают под его крупным телом, мостик выгибается. Стрелец ползет, касаясь руками воды.

Наконец-то мы оба на прочном льду. Первые звезды появляются на небе. Нам еще около шести километров по снегу, через перевал.

— Возьми! — Стрельцов протягивает мне шарф. — Обвяжешься. Шапка-то ледяная.

— А ты?

— У меня носки шерстяные, кроме портянок. Как-нибудь прилажу… Давай скорее, надо выйти на след Пономаря, не то заблудимся.

Колеи от лыж Пономаря темнеют на снегу — словно две гигантские гусеницы проползли. Мы идем, согреваясь собственным движением. Лишь бы без остановки выбраться к зимовью. Там мы найдем железную печурку, чайник…

Мороз заползает под ватник. Оттепель не властна сибирской ночью.

Уже близ перевала, на стылом горном ветру, меня прохватывает резкий, надсадный кашель. Стрелец ждет, пока пройдет приступ.

— Постарайся потише, — говорит он вполголоса. — Пономарь, может, нас ждет. Для него закон — тайга.

«Закон — тайга»… Мало ли здесь в Саянах, расщелин, куда можно сбросить тела? Весной ручьями вынесет в Казырчик, перемелет о камни — ищи-свищи.

Звезды совершают над нами свой медленный круговой путь. Горы тихи, белеют во тьме неясными громадами. Ни огонька, ни человека.

Стрельцов останавливается. Я натыкаюсь на него, мы тяжело дышим, измученные борьбой с крутизной и снегом.

— След потерял, — шепчет Володька.

Ощупью стараемся найти колею от лыж. Пальцы хватают твердый наст. Неужели заблудились?

Где-то под нами расстилается лесное море. Всего лишь в каких-нибудь двух-трех километрах — зимовье.

— Приехали, — говорит Стрельцов. — Придется огонь разводить, однако.

Он, как всегда, спокоен и нетороплив.

И тут внизу, среди тайги, показывается алое пятнышко. Чей-то костер? Пламя растет, языки его уже достигают вершин далеких лиственниц. Что-то уж слишком могучий огонь для охотничьего костра.

Алые клубы дыма встают над тайгой, сыплются искры. Это немой пожар. Ни звука не долетает до нас.

— Пономарево зимовье горит! — спохватывается Володька. — Айда быстрей!

Мы идем по тайге, держа направление на пожар, как на маяк. Несколько перепуганных ночных птиц взмывают над головой.

— Ну, молодец, ну, молодец, — шепчет Стрельцов. — Поспел-таки, поспел…

Теперь до нас долетает треск и гул пожара. Смрадные, густые облака копоти поднимаются высоко над деревьями. Удушливый тяжелый запах плывет по тайге.

— Да ведь это резина горит! — я хватаю Стрельца за руку, останавливаюсь, заглатывая воздух. В одну секунду до меня доходит смысл последней строчки в Жоркином блокноте: «Покрышки. Роль П. 46-я».

— Покрышки горят, Стрелец! Пономарь отвез их на зимовье тогда, в апреле, с последним зимником, чтоб припрятать до поры. А Жорка видел или догадался… Ты понимаешь, Стрелец?

— Погоди, — мрачно отвечает Володька. Дым клубится над горящим зимовьем, поднимаясь на огромную высоту. Искры сыплются сверху, как на фейерверке. — Сколько же здесь этих покрышек! Небось не один десяток! Это даже не воровство, это похуже…

— Володька, завтра же, с рассветом, вызовем следователя, слышишь?

— Не спеши, — все так же угрюмо отвечает Стрельцов. — На этом мы их не поймаем. Подумаешь, горелая резина… Раньше надо было прийти.

Через полчаса мы выходим к пожарищу. Зимовье догорает. Языки пламени бродят над грудой золы. Окрестные лиственницы тянут к черному пятну обгоревшие сучья, будто указывают на место преступления. На много метров вокруг снег темен от жирной копоти.

— Подожди, не выходи, — предупреждает Стрельцов.

Мы оглядываем поляну, озаренную красным светом. Никого.

— Ушел, — говорит Стрельцов. — Чисто сработано.

Заслонившись рукой, он подходит ближе к огню и, нагнувшись, достает какой-то бесформенный черный кусок.