Остин Райт - Островитяния. Том третий

— Этот поцелуй предназначен не только мне, — раздался надо мной ее голос.

— Кому же еще?

— Ты поцеловал свою алию, Джон, дорогой. Я знаю.

— Нет, только тебя.

— Только меня и свою алию!

Она со смехом выскользнула из моих объятий.

На следующий день, десятого июня, Бодвин с Даннингой, Сомс и Брома расстались с нами, свернув на Главную дорогу, которая вела на юго-восток, к столице, а мы с Глэдис верхом на Грэне и Фэке продолжали наш путь, на северо-восток к реке Танар, по узким проселкам. Небо было затянуто тучами, а на земле лежал легкий белый снежный покров. Кругом преобладали черный, белый и серый цвета, сумрачные, даже, пожалуй, гнетущие, но мы были счастливы, то и дело мысленно возвращаясь к сюжету Бодвиновой притчи. Вот по этой дороге, вполне вероятно, ехали Бодвин и Норал. Глэдис надеялась, что в этих краях еще живут потомки Норала. Мы говорили о Бодвине, и она изумлялась тому, как мало изменилась с тех пор Островитяния, хотя, скажем, нынешняя Англия ничуть не напоминает Англию Чосера и даже Шекспира.

Пару раз мы сбивались с пути, но это нас не тревожило. Холодный туман приглушал свет дня. На распаханных землях поместий снег лежал между бороздами, и рядом с его белизной еще ярче проступал чернозем, земля казалась еще чернее. Мы подъехали к дому Бодвинов с наступлением темноты.

У Мэри Элис Миллер-Стюарт вид был до того английский, что трудно было удержаться и называть ее Мария, а не миссис Бодвин. Она носила обручальное кольцо, но и Глэдис — тоже. Ей было около сорока трех, яркий румянец полыхал на несколько поблекшей, обветренной коже щек, тонким чертам лица недоставало женственности; в голубых глазах застыло выражение давних, детских обид; она была худощава и порывиста в движениях. Рожденная в Островитянии, воспитание она получила в Англии и временами обращалась к нам на английском. Я не встречался с ней прежде, но слышал, что она — автор книги по островитянскому искусству.

Она радушно пригласила нас в комнату, стены которой от пола до потолка были увешаны картинами и рисунками, барельефами, европейскими и островитянскими, попадались и предметы чисто английской обстановки, угостила нас чаем и посетовала, что мы приехали зимой и она не сможет показать нам свой сад. Она была рада, что мы заехали навестить ее, и выразила надежду, что и ей удастся как-нибудь выбраться к нам, сожалела, что Глэдис живет так далеко от нее, от Гилморов и от ее брата и невестки (они были сейчас в Англии), и надеется, что Глэдис не чувствует себя одинокой. Несмотря на немногочисленность колонии иностранцев, добавила Мария, все они — добрые друзья. Они собираются на Рождество во дворце ее брата, в Камии, и она надеется — у нас найдется время присоединиться к ним… а теперь не угодно ли нам взглянуть на кое-какие образцы островитянского искусства из ее коллекции?..

В тот вечер нам с Глэдис не удалось поговорить как обычно, обсуждая впечатления, скопившиеся за день. Глэдис слишком устала. Она долго беседовала с Марией, которую все же решила называть миссис Бодвин, в то время как мы с Бодвином сидели в его довольно скупо обставленном кабинете-мастерской, потягивая сарку.

Следующее утро тоже выдалось неприветливым, сумрачным, и мы продолжали наш путь почти в полном молчании. Глэдис к тому же плохо выспалась. Мне было любопытно, о чем они так долго говорили с Марией. Когда мы отъехали от дома на несколько миль по размытой, черной земле проселка, Глэдис пристроилась рядом со мной и посмотрела мне прямо в глаза:

— Что ж, миссис Бодвин была очень мила с нами, разве нет? Но ведь она до сих пор — англичанка!

— Мне тоже так показалось.

— Почему же тогда она осталась здесь?

— Потому что ее муж — островитянин.

— Да, наверное, дело в этом… Она дала мне несколько советов.

— Каких же?

Глэдис нерешительно взглянула на меня:

— Ты выглядишь совершенным островитянином, и я даже не знаю, говорить тебе или нет. Она тоже так подумала и говорила о тебе как об островитянине, но потом вспомнила, что ты американец, и сказала, что это, без сомнения, даже лучше для меня… Она была так откровенна! Вот забавно… — Она замолчала и тихо рассмеялась: — В общем, попала я в положение… Но в конце концов мне даже стало все равно, кто ты, и даже чем больше ты похож на островитянина, тем лучше.

— Так что же она сказала? — снова спросил я.

— О, много всего. Сказала, что здесь хорошие доктора и мне не стоит беспокоиться из-за родов и что я еще слишком молодо выгляжу — просто девочка. А когда заметила мое кольцо, сказала, что островитянские свадьбы так не похожи на наши, что она настояла на том, чтобы жениться в ближайшей англиканской церкви в Св. Антонии. «Бодвин отнесся к этому снисходительно, он вообще такой милый, но все же Островитяния — страна, в которой всем заправляют мужчины». Так что хотя островитянские мужчины и джентльмены, и преданные мужья, и хорошо воспитаны, и ни во что не мешаются, но держатся несколько свысока. Поэтому надо учиться полагаться прежде всего на себя… Тут она опять вспомнила, что ты не островитянин, и сказала: «Но вы ведь вышли не за островитянина, не так ли? А про американцев говорят, что они замечательные мужья». Потом она спросила, чем я занимаюсь, и я ответила, что рисую. Она была просто ошеломлена. По ее словам, островитяне очаровательно рисуют чем-то вроде пастели или цветных мелков, и еще углем, но серьезных художников здесь нет и в одиночку продолжать здесь заниматься живописью — дело безнадежное. Она убедилась в этом на собственном опыте. Тем не менее она пожелала мне удачи и посоветовала продолжать, пока есть время, потому что если упустишь главное, потом его не вернуть, а когда у меня появятся дети и мне придется кормить и выхаживать их, выкроить время на рисование будет трудно. У нее самой двое… Словом, она говорила без умолку. У меня не хватит сил повторить и половины.