Остин Райт - Островитяния. Том третий

Я подложил еще дров в очаг. Теперь вход в спальню был для меня закрыт: странно было бы спать рядом с Глэдис после такого разрыва. Не хотел я ложиться и на скамью, еще хранившую тепло ее тела, на смятое ею покрывало.

Я не дам ей погубить мое счастье.

Спустившись вниз, я понял, что и здесь не могу найти себе места. Снаружи дул ветер, сырой и стылый, как всегда перед снегопадом. Стояла непроглядная тьма, и я подождал на крыльце, пока глаза хоть немного не привыкли к ней. Потом спустился к реке, чувствуя каждый камешек под ногами. Дойдя до моста, я остановился: здесь была моя земля, и я не хотел уходить с нее.

Я не дам Глэдис погубить мое счастье, и, сколь бы сильно ни было ее желание принадлежать мне, ей не удастся переложить на меня груз своих разочарований и лишить меня возможности относиться к ней так, как повелевает мое сердце. Я буду всячески помогать ей, но, если она останется со мной, ей придется разделить мою алию, а не строить свою жизнь исключительно вокруг меня. Для таящейся в ней жизненной силы существовали выходы более плодотворные, чем стремление к несбыточному, чем тщетная попытка угадать свою волю и желание в моих. Мне нравилось, как упорно добивается она своей цели; мне было жаль Глэдис — ее сила могла помочь ей найти выход, но ее любовь ко мне затмевала происходящую вокруг нее жизнь.

Она чувствовала себя неудовлетворенной. Любви, желания — было недостаточно. Глэдис чувствовала себя растерянной. Она не понимала, что внутренний голод, вызванный отсутствием своей алии, заставил ее откликнуться на страсть молодого Севина. Она страдала… Я любил Глэдис за ее силу. Слабовольной она отнюдь не была. Я любил ее, и слезы любви и обожания текли по моим щекам.

Я не дам ей погубить мое счастье; не позволю, чтобы ее разочарование, ослабив то, что нас соединяло, превратило мою анию в апию. Мы не могли строить нашу жизнь только на любви и желании, даже если эти чувства сохранят свою свежесть. Мы оба должны жить как внутри нашей любви, так и вне ее.

Но я не должен был уклоняться от борьбы и искать счастья в одиночку. Глэдис еще не сдалась, и я должен был победить ее. Я должен был проникнуть в ее мысли, чувства, если хотел, чтобы она поняла меня, но я должен был и избежать соблазна встать на ее точку зрения, пойти у нее на поводу.

Прошло немало времени, пока я наконец не успокоился и вернулся в дом. Ощупью, в потемках я поднялся наверх и, пройдя через холодные притихшие комнаты, подошел к той, что была нашей. Вся жизнь дома сосредоточилась сейчас здесь. Остановившись у кровати, я вытянул руку — Глэдис легла.

— Глэдис?

— Да, Джон? — шепотом откликнулась она.

— Я тебя разбудил?

— Нет. Никак не могу уснуть. Где ты был?

— Прогулялся… до моста.

— Тебя долго не было. Как ты себя чувствуешь?

— Со мной все в порядке. А ты, Глэдис?

— Со мной тоже, Джон.

Немного помолчав, я сказал:

— Я хочу попросить тебя кое о чем.

— О чем? — тихо, словно испугавшись, спросила она.

— Завтра утром мы встанем пораньше, упакуем вещи и верхом поедем поглядеть на Островитянию. Ты поедешь со мной?

Глэдис молчала. Я положил руку ей на плечо:

— Значит, поедешь.

— Да, поеду. Думаю, мне это понравится.

— А теперь, — сказал я, — мы ляжем вместе и будем любить друг друга.

Она глухо вздохнула и пошевелилась.

— Мне кажется… — шепнула она, но я сделал вид, что не слышу.

Когда я лег рядом и прижал к себе ее безвольное тело, оно — теперь, после нашей ссоры — показалось мне незнакомым, чужим.

Глэдис всхлипнула:

— Прости, прости меня. Я чувствую себя такой виноватой. Я чувствую, что должна была…

— Замолчи, — сказал я и поцеловал ее, не дав договорить. В ту ночь, когда я обладал ею, мне казалось, что в моих объятиях — существо, не испытывающее никаких чувств, не имеющее никаких желаний. Глэдис как будто даже нравилось это, но мое сердце обливалось кровью.

Потом она, окончательно успокоившись, тихо и радостно стала расспрашивать меня, куда мы поедем. Я ответил, что определенных планов у меня пока нет, и единственное, что я твердо решил, то, что мы выезжаем завтра.

— Это будет так прекрасно, — сказала Глэдис.

И, даже сами не заметив как, мы погрузились в сон.

Наутро мы уложили по две смены белья в наши дорожные сумки, добавив еще кое-какие вещи, которые могли понадобиться в дороге и сделать наше путешествие приятным; после этого я отправился задать корм лошадям и сказать Анселю, что мы уезжаем; Глэдис и Станея приготовили ленч, и мы, неожиданно и без особых сборов, отправились в путь на неделю, а может, на месяц. Низкие серые облака плыли по небу, дул порывистый, но довольно теплый ветер, и, когда мы выехали на мост, коричневый плащ и капюшон Глэдис все были в блестках крупных, мягких снежинок. Черты лица ее, наполовину скрытого как у монахини, скорее угадывались; видны были только ярко-красные губы, разрумянившиеся от ветра щеки, влажные от тающих на них снежинок, опушивших и ресницы, — лицо ее было счастливым, как у ребенка.