Олег Говда - Геном бессмертия

Злой и бесстрашный в бою, хмурый и нелюдимый мужик, за проявленную храбрость и мужество награжденный орденами "Славы" третьей и второй степени, орденом "Красной звезды", медалями "За отвагу" и "Воинскую доблесть", он побывал со своим офицером в таких переделках, откуда им по одному, ни за что не удалось бы выбраться. А в тылу, во времена затишья, ефрейтор Семеняк превращался в, хоть и брюзжащего по любому поводу, зато чрезвычайно добродушного Степаныча. У которого всегда можно было разжиться махоркой, глотком спирта, иголкой с ниткой или какой иной мелочью, необходимой бойцу на привале или постое. А для любимого Коли, Степаныч каждое утро варил густой ароматный кофе. Где он его добывал, куда прятал зерна — не знал никто. Но еще и не брезжило, а Семеняк уже колдовал над спиртовкой с неизменной медной туркой, распространяя по близлежащей территории одуряющий аромат. И кто бы из начальства не заглянул на аппетитный запах, хоть полковник, хоть генерал, это всегда была последняя порция, которую, как известно "и милиция не забирает"… И только однажды Степаныч сделал исключение и угостил напитком, заглянувшего к Корнееву, полковника Стеклова.

Из вечерних сумерек, укладывающегося на отдых леса, Корнеев вступил в ярко освещенное электрическим светом пространство, огражденное от внешнего мира лишь тонкими перегородками туго натянутого брезента. Внутри за радиоаппаратами седели полтора десятка девушек-радисток. Одни девушки молча, не воспринимая никаких звуков, кроме своего абонента, принимали радиограммы, записывая на бумаге длинные столбцы букв и цифр. Другие — громко и четко переспрашивая, уточняли данные, А у них за спинами, нервно прохаживаясь между столами, дожидались окончания приема офицеры.

— Вас поняла "Полста седьмой"! — звенел один голосок.

— Закрепитесь на высоте! Как поняли меня "Полста третий", как поняли меня? "Десятка" требует закрепиться, — требовательно настаивал другой.

— Двадцать шесть в квадрате "Карась" четыре. Тридцать три в квадрате "Карась" восемь. "Ручей", я "Река", прошу подтвердить.

— "Сто второй", "Сто второй"! "Огурцы" привезли! Повторяю: "огурцы" привезли!

— "Лютик", "Лютик", не рыскай волной! Проверь контакт! Прибавь усиление! "Лютик"! "Лютик"! Как слышишь меня? Прием!

И поверх всего этого рабочего гомона длинным стоном, на одной дребезжащей ноте:

— "Звезда", "Звезда", я "Земля". Ответьте "Земле". "Звезда", "Звезда", я "Земля"… Ребята, не молчите!.. "Звезда", "Звезда"…

Несмотря на занятость, девушки заметили появление известного при штабе фронта офицера, и украдкой бросали на него любопытные взгляды. История неправдоподобных взаимоотношений Корнеева с Дашей давно не давала покоя женским умам и сердцам. Вызывая как недоуменные сплетни, так и добрую зависть к людям сумевшим поднять свои чувства выше минутного желания. Вопреки войне, вопреки смерти…

Майор Дюжева просматривала какие-то бумаги и негромко разговаривала по телефону, плотно прижимая трубку к уху. Увидев Корнеева, она подняла вверх палец, давая понять, что ей нужна одна минута, чтоб закончить, и просит не отвлекать, а потом им же указала на стул, стоящий рядом со столом.

Николай с удовольствием присел.

Только на фронте начинаешь по-настоящему ценить житейские мелочи. Неожиданно представившийся случай умыться теплой водой. Удобные сапоги, горячую пищу, сухое белье… Возможность поспать пару лишних минут, таких коротких, что и пары затяжек не сделать — но именно благодаря этому ты, потом, успеешь проползти, пройти, пробежать пару лишних метров и убраться с того места, где в следующее мгновение просвистит осколок или пуля. Табурет, на который можно присесть, давая роздых чугунным ногам…

Воспользовавшись заминкой, Корнеев вынул из планшета листок бумаги и стал быстро писать раппорт на имя начальника Отделения разведки при штабе фронта. Корнееву не хотелось, чтобы в случае его гибели, на роту поставили "варяга". Старший лейтенант Коте Руставели вполне заслуживал повышения. Боевого опыта у него хватало. Да и Рыжов не слишком отставал от комвзвода "один". И если б не настырность Стеклова, Корнеев не задумываясь отправил бы в поиск одного из своих взводных. При этом оставаясь совершенно спокойным за исход дела, как если бы сам возглавлял группу. Все это можно было сказать Стеклову и лично, но упоминать вслух о возможности собственной гибели всегда считалось плохой приметой. Особенно среди разведчиков… Очень плохой! Хуже, чем написать письмо прямо перед выходом.