Фредерик Неваль - Гробница Анубиса

— Намаскар!

— Противопоказаний не имеется, — кратко уточнил один из полицейских, обращаясь к молодой женщине, и тотчас смешался с толпой коллег.

— Вы можете идти, — изрекла девица на тяжеловесном английском, протягивая нашему другу паспорт, который ей только что передал полицейский. — Примите наши извинения за эту непредвиденную задержку, мистер Сандай…

— Сундарайян, — поправил тот. — Навабраи Сундарайян.

Я подтолкнул его к выходу, мы учтиво, но особо не распинаясь, простились с сотрудницей таможни и, едва отойдя на несколько шагов, насели на Навабраи, требуя, чтобы он рассказал нам всю историю.

Он устремил на нас полный уныния взгляд:

— Его арестовали неделю назад.

— Неделю?! — закричал я.

Адвокат закачал головой, словно боксер, разминающий свои шейные позвонки. В Индии этот жест означает «да».

— Я сам узнал об этом всего несколько часов назад. Господин Лафет — жертва ужасной судебной ошибки. Я сразу поспешил сюда, чтобы вас известить и попытаться через ваши инстанции воздействовать…

— В чем его обвиняют? — спросил я.

— Как это говорят по-английски? «Продажа военных секретов террористам».

Мой брат, пораженный, рухнул в одно из отлитых из пластика кресел коридора.

— Господин мой отец — террорист?

— На содержании у Пакистана.

Навабраи стал объяснять нам, что один из членов группы, которой руководил папа, по всей вероятности, использовал его электронную почту и его компьютер для пересылки этой самой «секретной информации» — поди пойми, что это значит! — группировке пакистанских террористов. А поскольку он дал деру при первых признаках опасности, отцу пришлось отвечать на обвинения абсолютно неожиданные, от него потребовали объяснить то, о чем он не имел ни малейшего понятия.

— Сейчас он временно задержан, но есть опасность, что расследование затянется.

Я продолжал допрашивать адвоката:

— А о чем думает французское посольство?

— Видите ли, Морган, это вопрос деликатный. Потому-то я и предпочел отыскать вас и привезти с собой в Индию, чтобы ускорить процедуру.

— Хорошо, я в вашем распоряжении, — согласился я.

Этти устремил на меня взгляд, полный решимости.

— Я тоже еду! — заявил он на хинди. Потом добавил уже по-французски: — Это и мой отец.

— Есть хоть какая-то возможность увидеться с папой? — спросил я, не обращая внимания на порыв брата.

— Ни малейшей. Однако чувствует он себя хорошо, — заверил Навабраи. — Просил вас о нем не беспокоиться. Завтра у меня назначена встреча с одним из подчиненных французского министра иностранных дел.

— Он примет вас в воскресенье?

— Это мой приятель. Мы вместе учились в Лондоне. С официальной точки зрения это не более чем дружеский визит. За мной следят. Нужна осторожность.

Он почесал в затылке. Вид у него был измученный.

— Мы очень вам признательны, — сказал я. — Для папы большая удача иметь такого друга, как вы. Пойдемте же… Вы, должно быть, умираете от желания освежиться и передохнуть.

Когда мы возвратились в Барбизон, был уже час или два ночи.

Я отвел нашего гостя на второй этаж, в комнату для гостей. А спустившись потом вниз, застал своего брата на кухне, где он орудовал с преувеличенным усердием человека, который безнадежно пытается чем-нибудь себя занять, лишь бы не думать о худшем.

— У нас осталась холодная баранина, — буркнул я, заваривая себе чай.

— Навабраи мяса не ест, Морган. Он ведь последователь секты Джайна.

После этого, признаюсь, вполне своевременного напоминания о причастности нашего адвоката к стопроцентно вегетарианскому религиозному меньшинству Индии наступило молчание. Первым не выдержал Этти:

— Что мы сделали плохого, Морган? — (Я уставился на него в недоумении.) — Да, в чем мы так провинились, что на наши головы разом обрушивается столько непредвиденных бед?

— Перестань искать во всем сверхъестественные причины, черт побери, ты же ученый! — оборвал я сердито, но тотчас заметил, как насмешливо блестят его глаза, и проворчал: — Да ладно, думай об этом все, что тебе угодно. Но если рассчитывать, что твои боги сами вызволят папу из тюрьмы, у нас будет мало шансов снова увидеть его.

С тем я и оставил его торчать на кухне, а сам вышел в сад, чтобы выкурить сигарету.

Ветерок стих, стало душно. Плюхнувшись в садовое кресло, я пытался подвести итог событиям дня, но тут выяснилось, что мне не под силу оценить ситуацию спокойно. Растущая тревога лишала меня возможности рассмотреть происходящее с расстояния, которое требуется для трезвого анализа, ведь к этой минуте я уже начал бояться за жизнь отца. Я, конечно, не сомневался, что в этой истории с предполагаемым шпионажем нам удастся доказать его невиновность, но ведь понятно и то, что это потребует времени, и тут воображение волей-неволей рисовало мне условия его заточения и то, как пагубно они могут сказаться на здоровье человека преклонных лет. Я боролся, гнал прочь ужасающие картины, заполонявшие мой мозг: почтенный старец, сидящий на голом земляном полу грязной камеры, переполненной всякими подонками… Разум, конечно, нашептывал мне: мол, не надо преувеличивать, правоохранительная и пенитенциарная система этой страны уже давно модернизирована, но в голову упорно лезли сцены, свидетелем которых мне случалось быть еще тогда, когда я жил в Индии мальчишкой, и меня снова охватывала паника.