Юрий Вознюк - Тепло отгоревших костров.

— Мне торговать в розницу не с руки, потому я отдам лис чохом — по тридцатке.

Через пять дней он вернулся. Не торопясь разделся, прошел в кухню и, усевшись на табуретку, вытянул ноги.

— Ну чё?—спросил Пупырь.

— Выбил отпуск без содержания,—ответил он.

— И весь сказ?

Васька, ухмыляясь, вытащил из пиджака пачку денег и бросил ее на стол.

— Это твои, дядя Софрон. Здесь восемьсот рублей — чуток меньше половины. Ну так у меня расходы...

Пупырь уже давно подсчитал свою долю, и хотя одни лисы тянули на эту долю больше—противиться он не стал.

«А хрен с ней—с сотней, авось подавится ею, стервец»,—подумал он, не подозревая, что сидевший перед ним родственник объегорил его без малого на полторы тысячи.

— А тута у нас, Васек, плохо,—сказал он.

— Что стряслось?

— Да огольцы деревенские, в рот им дышло, гоняют на лыжах, ну и нашли приваду—огузок конский, и тут же лисовина. Мужики в гараже галдели, но так ничё и не поняли. Говорят, кто-нибудь стрелял в харю—он и подох. Вчерась я побег к тому месту, гляжу — кто-то уж наследил опосля мальцов. Как бы нам не загудеть за браконьерничество?

Васька помолчал, потом отмахнулся.

— Ничего нам, дядя, не будет. Не браконьеры мы. Закон он точность любит. С вертолетов бить зверя нельзя, из-под фар, само стрелы и яд запрещены, а про наши пилюли там ничего не сказано. Не додули еще законники до этого, думали мы вертолетами быстрее разживемся. Есть здесь, конечно, для нас закавыка, ну да мы ее разогнем—тылы прикроем... А вообще, подберем здесь остатки и двинем к тетке Дарье в Петровку. Пока я приваду добуду—ты поглядишь там вокруг.

Остатки, которые они собрали на полях Милой Девицы, стоили лисьему племени пятнадцати шкур. Пупырь хотел было выделать их, но племянник сказал, что этого делать не нужно и предложил сдать пушнину в госпромхоз. Тут уж старик заупрямился и Ваське пришлось уговаривать его.

— Тылы нам нужно прикрыть, чтобы было куда бежать,—раздражаясь, говорил он.—Нашли одного лисовина—найдут и другого, а через год-два застукают и спросят, сколько набарышничал. А ты им квитанцию — для государства старался, мол. Не жадничай, дядя Софрон!—уже тоном приказа сказал он, и на этот раз его привычное «дядя Софрон» прозвучало как «старый дурак!»

Пупырь скрепя сердце подчинился, он съездил в район и сдал шкуры. В госпромхозе так удивились и обрадовались удачливому старику с первосортными шкурами, что охотовед сфотографировал его для районной газеты. Слава пришла к Пупырю в день несчастья. Племяш как в воду глядел, вот только ошибся в сроках. Беда нагрянула откуда ее не ждали, и, может быть, еще не один год печатался бы портрет Пупыря в газете, не встреться на его пути Налим, судьбу которого так круто изменил Димка Моргунов. Он сдержал свое обещание и вскоре вся троица ханкайских корсаров встретилась с прокурором. Их судили за кражу государственных сетей, потому что внести в дело нюансы таких же проделок с сетками самодеятельных рыбаков не представлялось возможным — ни один браконьер не подал, конечно, искового заявления, хотя в зале суда этой публики было достаточно.

Бывший инспектор получил четыре года, его помощник—два. Налим же отделался тремя месяцами. Вернувшись после отсидки в Милую Девицу, он устроился в совхозную кочегарку. В то дымящееся поземкой воскресное утро, когда Пупырь с племянником собирались ехать на грабеж новых мест. Налим шел на смену. На улице было темно и зябко, на душе—паршиво. Напротив кочегарки, возле дома Пупыря он увидел зеленый газик с самодельной будкой кузова. Мотор машины работал, горели красные фонари,—она должна была вот-вот тронуться. Но в это время на крыльце дома появилась старуха и что-то повелительно и негодующе закричала. Из машины вылезли два человека и ушли в дом. Налим поравнялся с газиком и заглянул через стекло—внутри никого не было. Тогда, влекомый непреодолимым инстинктом, мгновенно вспыхнув решительностью и остервенением, он рванул дверцу машины и лихорадочно забегал рукой по груде вещей, наваленных на заднем сидении. Какие-то тяжелые мешки, тряпки... Но вот пальцы наткнулись на ручку чемодана, он дернул его вверх, перевалил на себя и, захлопнув дверцу, побежал к кочегарке. Налетел снежный вихрь и Налим исчез в его круговерти. Сунув добычу в бывшую собачью конуру, он принял у напарника смену и, дождавшись, пока тот уйдет, выглянул на дорогу. Машины там уже не было. От привалившей удачи он крутнул в воздухе кулаками, достал чемодан и унес его в кочегарку. Его пьянила и восхищала смелость и та умная, расчетливая предусмотрительность, которую он видел в том, что закрыл дверцу машины. В чемодане оказался настоящий гастрономический набор: бутылка коньяку, водка и вино, в коробке с надписью «Балык из лосося» лежало аккуратно нарезанное сало. Все это было тщательно перемотано ватой.