Александр Кикнадзе - Кто там стучится в дверь?

Придет, придет день, когда вдали от этого синего моря, от этого знойного берега, от этого синего и знойного неба в сером и дождливом Мюнхене сведет Песковского судьба с Рустамбековым, и вспомнит молодой разведчик слова: «Будем готовить себя» — и только тогда поймет до конца смысл, заложенный в них. А пока...

Пока он и его друзья готовят себя. Готовят, как вся страна. К тому, что грозно надвигается. От чего не уйти.

Готовят не только на тактических занятиях, стрельбах и в дальних походах.

Русскую литературу преподавал неброский сутулый добряк, которому в разное время дня, в зависимости от настроения, отпечатывавшегося на лице, можно было дать и сорок и пятьдесят лет. В гражданскую войну Вячеслав Максимович Подоляк сражался против Махно и освобождал Крым, носил с той поры в груди пулю и странно соседствующее с ней жизнелюбие.

Подоляк был убежден, что учит молодых людей не просто литературе, учит жизни; поощрял быстрых умом, тех, кто готов поспорить, отстоять свой взгляд и на книгу и на героя.

Он преподавал в военных училищах восьмой год, и за это время ко многому привязался и привык, но к одному не мог привыкнуть — к тому, что раз в два-три года надо расставаться навсегда с молодыми командирами, которым он отдавал частицу себя, и начинать все снова. Но программа была программой, дело — делом, а воинская служба, поглощавшая будущих командиров всеми своими заботами, волнениями, радостями, огорчениями, поглощавшая до конца, — воинской службой, к которой был обязан готовить и он, преподаватель русской литературы.

Среди новых слушателей Подоляк довольно быстро обратил внимание на двух: Песковского и Пантелеева. Пантелеев, несмотря на свой простецкий вид, держался с достоинством, твердо стоял на ногах и по первым впечатлениям был основательнее своего товарища: лучше понимал, в какое учебное заведение поступил и каких качеств оно требует. Песковский был заметно импульсивнее и, как большинство молодых людей подобного склада, медленно выползал из детства. Он хуже контролировал и свои слова и свои поступки; казалось, главное для него — сохранить самостоятельность, не слиться, не стать похожим на других.

Эта не слишком почитаемая и не слишком поощряемая укладом военного учебного заведения черта проявлялась в разном — заявила она однажды о себе и в сочинении на тему «Птица-тройка».

Перед Подоляком были два тетрадных листка, исписанных косым, торопливым, неустоявшимся почерком:

«Птица-тройка... Взгляду Гоголя было дано проникнуть через многие года и увидеть, чем станет Россия, какой получит ход и какой ход задаст миру. Соблазнительно написать, как сбылось знаменитое пророчество, ответить на заданную тему.

Но я видел птиц, улетавших в жаркие края, и, размышляя о том, что есть «родина», «гнездо», «земля предков» для всего сущего, хотел бы отойти чуть в сторону.

Завидую птицам: летят над горами и морями, лесами и равнинами, все видят и все запоминают (если бы не помнили, как находили бы дорогу к родным гнездовьям?). Мне бы их память и зоркий глаз!

Они летят с юга на север. И с севера на юг. Они знают, когда, где лучше. Где лучше, туда и летят. Нет, я не завидую их расчетливости и устойчивому инстинкту. Мне не нравится это.

Завидую неярким птахам, что остаются на родной земле и в жару и в стылость. Хорошо родной земле — и птице этой хорошо, а плохо — плохо и ей.

Я провел детство среди людей, которые были оторваны от родной земли. С немцами. Они создали образцовую колонию — приезжайте и учитесь, как вести хозяйство, как получать урожай, как строить дома. Здесь часто играла музыка, слышались песни, устраивались вечера. Но мне казалось, что это бывало ненастоящее, картонное веселье с картонными, через силу улыбками. По-настоящему радоваться, я думаю, человек может только на родине.

Завидую птицам, которые летят над горами и морями, лесами и равнинами, все видят и все запоминают. Но больше всего завидую птицам, которые верны гнезду своему, которые не ищут, где уютнее и теплее, которые знают, что на всем белом свете есть только одна Родина».

Подоляк в сердцах подумал, что автор слишком вольно подошел к теме, а говоря иными словами, написал «не про то». Но мысли Песковского совпадали с его мыслями, хотя строки о немцах, о немецкой колонии показались сомнительными. А что, если на следующем занятии предложить слушателям разобрать несколько работ... Одну — Песковского, а вторую... надо будет найти вторую, в которой все правильно, где все на месте... У кого может быть такое сочинение? Ни на минуту не задумываясь, Вячеслав Максимович произнес про себя фамилию Пантелеева и начал искать его листок.