Джек Лондон - Женское презрение

Флойд Вандерлип высказал свое изумление и разочарование в крепких словах. Алиса не любила слушать мужскую ругань и потому бросила парку на пол, а рукавицы на парку. Тогда Флойд кинулся к Фреде, а она не успела укрыться в соседней комнате, так как споткнулась о парку и упала. Он грубо схватил ее за руку и поднял. Но она только расхохоталась. Она не боялась мужчин. Хуже того, что они с нею сделали, они сделать не могли, а ведь она все-таки выдержала — разве нет?

— Не грубите, — вырвалось у нее наконец. — А впрочем, — она взглянула на свою плененную руку, — я передумала и решила пока не ложиться спать. Усаживайтесь поудобнее и не будьте смешным. Вопросы есть?

— Да, сударыня, и, кроме того, нам надо свести счеты! — Он все еще не выпускал ее руки. — Что вам известно о проруби? Что вы имели в виду, когда… впрочем, нет, об этом после. Сначала ответьте на первый вопрос.

— Да ничего особенного не известно. У Ситки Чарли там назначено свидание с одной особой, которую вы, вероятно, знаете, и он просил меня попридержать вас немного, из боязни, что столь опытный сердцеед, как вы, может это свидание испортить. Вот и все. Теперь они уже уехали — добрых полчаса назад.

— Куда? Вниз по Юкону, и без меня? Да ведь он индеец!

— Вы же знаете, что о вкусах не спорят, особенно о вкусах женщин.

— Но я-то в какое положение попал? Четыре тысячи долларов я ухлопал на собак да упустил неплохую бабенку — и ничего не получу взамен! Кроме вас, — добавил он, спохватившись, — и, значит, вы мне достались дешево.

Фреда передернула плечами.

— Собирайтесь! Я пойду попрошу кого-нибудь одолжить мне две упряжки собак, и мы выедем немедленно.

— Простите, но я сейчас пойду спать.

— Укладывайте свои вещи, и советую вам не кобениться. Хотите вы спать или нет, но когда я пригоню собак, будь я проклят, если вы не сядете на нарты. Может быть, вы меня дурачили, но со мной шутки плохи. Я ловлю вас на слове. Понятно?

Он с такой силой сжал ее запястье, что ей стало больно; но вот она улыбнулась, внимательно прислушиваясь к шуму на дворе. Зазвенели колокольчики собачьей упряжки, мужской голос крикнул: «Хо!», чьи-то нарты завернули за угол и подъехали к дому.

— Ну, а теперь вы позволите мне лечь спать?

И Фреда распахнула дверь. В комнату ворвался мороз, и в свете северного сияния на порог нерешительно ступила женщина в обтрепавшейся за дорогу меховой одежде, окутанная до колен клубами пара. Она сняла шарф, которым ее лицо было закрыто до самых глаз, и стояла, моргая, ослепленная бледным светом свечи. Флойд Вандерлип подался вперед.

— Флойд! — радостно и с облегчением крикнула женщина и устало шагнула ему навстречу.

Что ему было делать, как не расцеловать эту охапку мехов? А «охапка» была очень хорошенькая, и она прижалась к нему, утомленная, но счастливая.

— Как ты хорошо сделал, что послал за мной мистера Деверо со свежими собаками, — проговорила «охапка», — если бы не он, я бы добралась только завтра.

Флойд растерянно посмотрел на Фреду и вдруг прозрел.

— Очень любезно со стороны Деверо, что он согласился поехать, — сказал он.

— Тебе не терпелось увидеть меня поскорее, правда, милый? — И Флосси прижалась к нему еще крепче.

— Да, я уже начал нервничать, — признался он бойко и, приподняв ее, понес к выходу.

В эту же самую ночь совершенно необъяснимый случай произошел с преподобным Джеймсом Брауном, миссионером, который жил несколькими милями ниже по течению Юкона, среди аборигенов, наставляя их на путь истинный, — тот путь, который ведет в рай белого человека. Его разбудил незнакомый индеец, который вручил его попечению не только душу, но и тело какой-то неизвестной женщины, а сам быстро уехал. Женщина была полная, красивая, сердитая, и в гневе с губ ее слетали нехорошие слова. Достойный миссионер был шокирован; однако он был еще молод, и присутствие женщины в его доме могло показаться предосудительным его простодушной пастве; к счастью, незнакомка ушла пешком в Доусон, как только стало рассветать.

А спустя много времени, когда наступило лето, пришел черед быть шокированным Доусону; местное население, собравшись на берегу Юкона в честь некоей виндзорской леди королевских кровей, приветствовало Ситку Чарли, когда он появился на реке и, взмахнув сверкающим на солнце веслом, первым пересек линию финиша. В этот день состязаний миссис Эппингуэлл, которая уже успела узнать многое и о многом изменить свое мнение, увидела Фреду в первый раз после бала-маскарада. «При всех, заметьте, — как выразилась миссис Мак-Фи, — не проявив никакого внимания и уважения к нравственным устоям общества», она подошла к танцовщице и протянула ей руку. Сначала, как вспоминают очевидцы, гречанка отшатнулась; потом они обе что-то сказали друг другу, и Фреда, великолепная Фреда, не выдержала и расплакалась на плече жены капитана. Доусону не дано было знать, в чем провинилась миссис Эппингуэлл перед какой-то гречанкой-танцовщицей, но она попросила прощения у Фреды при всех, и это было неприлично.