Олег Грудинин - Комсомольский патруль

Михаил Иванович твердо сказал, что я заблуждаюсь. Но все же наперекор ему я запретил членам штаба брать школьников в рейды. Это была моя первая ссора со штабом, потому что все ребята были на его стороне, а я против. Она меня многому научила, эта ссора, потому что, хотя я и сделал по-своему, но очутился в положении того поручика из старой побасенки, который один идет в ногу, а вся рота не в ногу. Очень смешной, а иногда и трагический образ.

«Истинным стимулом человеческой жизни является завтрашняя радость».

Яша Забелин задумчиво опустил книгу на одеяло. Макаренко точно сказал. Иначе это называется перспектива. Человек должен иметь впереди свою радостную цель. Мечту.

Яша зажмурил глаза. Коммунизм. Вот она — цель-мечта. Ослепительно яркая и неизмеримо радостная. Но каждый идет к ней через какие-то свои вехи-цели, до которых путь кажется почему-то даже дольше. Смешно. Может быть, потому что они меньше, эти цели? Ну что, скажем, по сравнению с коммунизмом его, Яшино, высшее образование? Или улучшение кем-нибудь в простом станке маленькой детали. Пустяки. Пылинки. А как они тяжелы, эти пылинки. И как до них бывает далеко. Но ничего, зато каждый день, даже самый-самый тяжелый, становится как бы кирпичом в будущем величаво-могучем здании... Красивое здание... Оно обязательно будет... Жаль, неизвестно, будет ли оно для него, Якова Забелина? Начавшийся после ранения открытый туберкулезный процесс может и не пройти. Молодой человек нахмурил брови, тряхнул головой. Опять?! Сколько раз строжайше запрещал себе думать о своей болезни. Тряпка! В конце концов «сдавать» в мыслях — первый признак слабоволия. С такими минорными настроениями до любой цели только в два раза дальше. Яша замотал головой и тряс ею до тех пор, пока она не закружилась, а самому не стало смешно. Ну вот, нашел способ избавляться от дурных мыслей. Так не только с хандрой, а и с последними силами запросто расстаться можно. Ух, как гору перенес. Врач же сказал, что ему совсем шевелиться нельзя.

Он немного полежал, отдуваясь, пошмыгал носом. Подмигнув самому себе, с хитрым заговорщицким видом переложил со стоящего рядом стула на свою кровать учебники: педагогику, русский язык, психологию. Оглянулся. Аккуратная палата купалась в золотистом солнечном свете. На единственной не освещенной солнцем стене непрерывно дрожал большой переливчатый зайчик. Его бросала стоящая на невысокой тумбочке фарфоровая чашка с водой.

В открытое настежь окно беспокойным гостем залетал прохладный осенний ветер. Шевелил занавески на спинках всех четырех коек, шелестел на подоконнике листами раскрытой книжки, улетал, оставив в ушах деловитое щебетание гнездившихся под окном пичужек.

— Непонятно. Ну, разве можно в такой день вешать нос? — Яша игриво улыбнулся. — Вдобавок так безнадежно. Мне непонятно. — Согнав улыбку, Забелин чуть высунул язык, насмешливо прикусил его и, строго выкатив похожие на сливы глаза, уставился на соседа.

Напротив Забелина, хмуро опустив губы, уныло сопя, лежал белобрысый, с огромными светлыми ресницами подросток.

— Нет, ты только послушай, я уже пять недель здесь, а такого дня еще не было. Настоящий золотой денек. И воздух как за городом.

Последние слова подействовали, но, к сожалению, совсем не так, как ожидал Яша. Похожие на опахала ресницы дрогнули, затрепетали и, сжавшись, выпустили обыкновенную, нормальную, крупную слезу. Мутную и, как видно, горькую.

— Обожди, ты чего это, утопить меня вздумал? — Забелин растерянно оглянулся. — Сестру, может быть, позвать? — Он потянул руку к импровизированному звонку, состоящему из чашки и алюминиевой чайной ложечки.

— Не, не. — Паренек испуганно завертел головой и, усиленно потянув носом воздух, отвернулся. Подождав, украдкой смахнул указательным пальцем следы своей позорной для настоящего мужчины слабости. — Скучно чегой-то стало. — После молчания паренек повернул голову, за ней корпус — ноги остались в прежнем положении — и показал Якову свое почти прозрачное лицо. На висках заметно пульсировали голубые прожилки. Глаза его смотрели виновато. — Деревню вот вспомнил, лес. Хорошо у нас там, — мечтательно прикрыл глаза мальчик. — Все ребята теперь на рыбалку ходят. У нас во какие окуни водятся, — воодушевился он. Руки рассказчика разъехались чуть ли не на метр. — А ввечеру, — тихо добавил он, — гармошка играет. Грустно-грустно. И в поле отдается.