Виктор Вучетич: Поединок. Выпуск 3

Так в очень короткий срок утвердился приключенческий жанр, полноправное и полнокровное детище многообразной советской литературы. Почему это произошло? Как на пустом, по сути, месте возникло такое фундаментальное и вместе с тем изящное, поэтическое, со своим характерным стилем здание?

Ответ, думается, достаточно ясен. Подвиги бойцов революции и гражданской войны, а затем атмосфера происходящей в стране гигантской перестройки, освоения огромных, не тронутых еще пространств, сам дух героической и дерзкой эпохи, настроение общества — вот что явилось основой для расцветающего жанра. Смелые, сильные герои, неустанно стремящиеся открыть новое, изменить окружающую среду, манили молодого читателя. Мы знаем, что американской приключенческой литературе дало мощный толчок освоение «дикого Запада» и Аляски. Но эта кампания в сравнении с переменами, происходившими в нашей стране, может показаться частным фактом. Решительные сдвиги мы видим во всех областях, но особенно заметными, притягательными для молодежи были полярные рейды, открытия бесстрашных геологов, подвиги пограничников, дальние перелеты авиаторов, покорение стратосферы. Реальность, казалось, шла в ногу с мечтой, вымысел соприкасался с фактами действительности, и от этих искрящих контактов рождалась, в частности, энергичная, страстная приключенческая литература.

Уверен, мы все можем гордиться этой историей жанра, видеть в ней одно из достижений социализма в области духовной жизни, достижение пусть не очень приметное на фоне многих других, но тем не менее явное и безусловное. Можно с полной убежденностью сказать, что в том, что к сорок первому «огневому, пороховому» году мы сумели воспитать поколение отважных, решительных, стремящихся к подвигу молодых бойцов, есть определенная заслуга и нашей приключенческой литературы.

Но период расцвета жанра, его начальный взлет не привел к результатам, которых могла бы ждать наша проза. Появились критики («какие-то скучные дяди и тети», по меткому выражению Сергея Голицына, одного из тогдашних авторов «Всемирного следопыта»), которые обрушились с разными нападками на приключенческие произведения и их авторов. Уже во времена РАППа стало модно обвинять жанр в отрыве от жизни. Приключенцев призывали не придумывать, не мечтать, а писать о вещах определенных, ясных, например о стройках с их конкретными проблемами. При этом совершенно не учитывалось, что приключенческая литература сильна не тем, что описывает ход строительства (для этого есть иные жанры), а тем, что воспитывает строителей смелыми, ищущими, настойчивыми. Были упреки в излишней... увлекательности, якобы вредящей прозе вообще, оттесняющей более «серьезные произведения» на второй план. Любопытно: утверждая право писателя на острый сюжет и отстаивая, в частности, А. Козачинского, «Литературная газета» публикует статью с выразительным названием: «В защиту занимательности». В поддержку приключенческой прозы выступает Максим Горький, который положительно оценил работы Леонида Борисова и Льва Никулина и требовал учитывать естественное стремление юных читателей к яркому и необычному. Об этом же писал и такой серьезный педагог, как Антон Макаренко.

«Скучные дяди и тети» вменяют жанру в вину те его особенности, которые неотделимы от его сути. Мы хорошо знаем, что приключенческие авторы описывают, как правило, случаи редкие, исключительные. Писатель показывает героя в тот момент, когда он переживает самые тяжелые минуты жизни. Если мы с вами вспомним десяток любимых приключенческих книг — ну, скажем, таких, как «Жестокость» и «Испытательный срок» Павла Нилина или «Майор Вихрь» Юлиана Семенова, — то обнаружим без труда, что писатели изучают характер в ситуации исключительно напряженной, даже трагической, наводящей на мысль об обреченности, близкой гибели. Это, конечно, не случайно. Такова особенность остросюжетной литературы — тяготение к драматическим обстоятельствам. В те мгновения, когда человек действует как бы независимо от всех, решая главный вопрос жизни, когда он сам, наедине со своей совестью, со своим чувством долга и ответственности перед Родиной и товарищами оказывается один себе судья, характер раскрывается с наибольшей выразительностью и силой. Только в такой обстановке и рождается подвиг.

И вот некоторые критики, обнаружив это свойство жанра, поспешили обвинить его в том, что он склоняется к показу одиночек, тяготеет к необычным, излишне обостренным ситуациям («модельным» — как мы говорим сейчас на языке науки), искусственно изолирует героев. Но если вдуматься — разве наши герои оставались одиночками? Драматизм положения лишь выявлял в них то, что было заложено в их души всей предыдущей жизнью, коллективом, воспитавшим их. То, что вызревало в человеке годами, вдруг одним протуберанцем выплескивалось наружу. Вот почему поведение таких героев, если прибегнуть к анализу, а не скользить по поверхности фактов, глубоко социально, обусловлено и свидетельствует о состоянии общества в целом. За частным драматическим эпизодом просматривается нечто значительно более широкое, важное. То есть наша приключенческая литература решала те же задачи, что и любая иная область творчества, только своими, особыми средствами.