Джеймс Кервуд - Девушка на скале

В эту ночь отец Ролан рассказывал о многом и лишь под конец заговорил о Тэвише.

— Страх, великий страх наложил печать на его жизнь, — начал отец Ролан свой рассказ. — Трус ли он? Не знаю. Я видел, как он вздрагивал при треске ветки. Я видел, как он дрожал без всякой причины. Он боялся темноты, и, однако, в ту ночь он в сплошном мраке добрался до моей хижины. Сумасшедший ли он? Нет, этого про него нельзя сказать. Трудно поверить, что он трус. Разве трус жил бы в одиночестве, как он живет. А все же он чего-то боится. Этот страх преследует его по пятам, особенно ночью. Временами я готов поклясться, что страх этот вызван чем-то нереальным — и в этом весь ужас.

Отец Ролан, словно забывшись, замолчал на несколько секунд, а затем задумчиво продолжал:

— Я видел много странных вещей. Но никогда, никогда я не видел такой борьбы, какую приходится выдерживать Тэвишу, борьбы с тем таинственным страхом, о причинах которого он не хочет говорить. Я отдал бы год своей жизни, даже больше, за то, чтобы быть в состоянии помочь ему. В нем есть что-то трогательное, внушающее желание ближе узнать его. Но он этого не допускает. Он хочет быть в одиночестве, наедине со своим страхом. Разве это не странно? Мне удалось связать только несколько незначительных фактов; но в ту ночь, когда ужас привел его в мою хижину, он выдал себя, и я узнал одну вещь: он боится женщины!

— Женщины! — прошептал Дэвид.

— Да, женщины, женщины, которая живет или жила на реке Стайкайн, о которой вы сегодня упоминали.

Сердце Дэвида сильно забилось.

— На реке Стайкайн или… или Файрпен-Крике? — спросил он.

Ему казалось, что прошло много времени, прежде чем последовал ответ отца Ролана. Тот глубоко задумался, полузакрыл глаза, словно старался вспомнить.

— Да, это было на Файрпене. Я это твердо помню. Как я уже вам говорил, он болел оспой и жил тогда на Файрпене. А женщина жила тоже там. Женщина! И он боится ее. Боится даже теперь, когда она находится за тысячу миль от него. А может быть, ее уже нет в живых. Понятно вам это? Я бы многое отдал, чтобы понять. Но Тэвиш ничего не говорит. Однако я догадываюсь; у меня сложилось определенное убеждение, ужасное убеждение.

Отец Ролан говорил тихо, глядя прямо на Дэвида.

— Какое убеждение? — мог только прошептать Дэвид.

— Тэвиш боится мертвеца.

— Мертвеца!

— Да, женщины или девушки, которая умерла. Но в его воображении она не перестала жить и не дает ему покоя.

— Девушка… которая умерла… на реке Файрпен. Ее призрак…

Казалось, невидимая железная рука сжала горло Дэвида.

— Да, ее призрак, — послышался ответ отца Ролана. — Он преследует Тэвиша, никогда не покидает его. И он боится его!

Дэвид медленно встал и, надев куртку и шапку, направился к двери.

— Я попробую позвать Бэри, — сказал он, выходя.

Белый мир сверкал в свете полной луны и бесчисленных звезд. Такой чудесной ночи Дэвид никогда не видал, и все же некоторое время он не обращал внимания на ее чарующую красоту.

— Девушка… с реки Файрпен… умерла… преследует Тэвиша…

Перед его мысленным взором снова проносился образ босой девушки, стоявшей на скале — взволнованной, испуганной, словно готовой бежать от какой-то великой опасности. Что случилось после того, как был сделан этот снимок? Сделал его Тэвиш? Не Тэвиш ли захватил ее там врасплох? Может быть, Тэвиш… Тэвиш… Тэвиш…

Позади него открылась дверь. Из хижины вышел отец Ролан. Он кашлянул и взглянул на небо.

— Великолепная ночь, Дэвид, — мягко сказал он. — Великолепная ночь!

Его удивительно спокойный голос заставил Дэвида обернуться. Лицо отца Ролана было освещено луной. Он устремил свой взгляд в чудесный мир лесов, снега, звезд и лунного света. Он, казалось, постарел, съежился, его плечи опустились, точно на них что-то давило. Дэвид снова увидел на его лице то же выражение, какое однажды уже заметил в вагоне — выражение полного безразличия ко всему окружающему, когда мысли уносятся в прошлое. Несколько секунд отец Ролан стоял неподвижно, и в его позе чувствовалась великая безысходная печаль.

Воцарившуюся тишину нарушил Бэри. Дэвид пристально смотрел на отца Ролана, пораженный внезапно появившимся в его лице страдальческим выражением, когда в лесу послышался вой собаки-волка. Вой раздавался совсем близко. Отец Ролан вздрогнул, как бы вернувшись к действительности.

— Великолепная ночь, — повторил он и поднял руку к голове, словно отгоняя стоявшее перед глазами видение. — Эта ночь напомнила мне другую… другую… с которой прошло пятнадцать лет…