Николай Асанов - Катастрофа отменяется

— Вернетесь, получите новую, — как-то наигранно-весело ответил Суслов, в то же время нервничая, желая поскорее закончить разговор.

Девушка опустилась на сено, протянутая рука бессильно упала.

Суслов торопливо произнес:

— До свидания, Галина Алексеевна, выздоравливайте! — Повернулся, будто не заметив протянутой к нему и бессильно опустившейся руки девушки, пошел к машине. Опять изменилось выражение его лица: оно стало вдруг озабоченным и одновременно каким-то неприятно услужливым. А тем временем из-за мажары вышел майор, воскликнул с плохо разыгранным изумлением:

— Товарищ Казакова, здравствуйте!

— Здравствуйте, товарищ Тимохов, — тихо ответила девушка, все еще провожая взглядом капитана.

— Вот и встретились, — сказал Тимохов, поправляя мятую, грязную шапку. В бледно-голубых глазах его таился испуг. Бессознательными движениями его короткопалые руки оправляли шинель. Девушка молчала.

— А я вам подарочек припас, Галина Алексеевна, — вдруг сказал майор и запнулся.

Девушка с безразличным видом спросила:

— Какой?..

— Новую рацию, знаете, последнего выпуска, портативную. Вся величиной с конфетную коробку. Хотел, знаете, ее лентами перевязать и вместо конфет подарить…

— Теперь она мне не нужна, — сказала девушка. Потом вдруг взглянула в лицо майору, вспыхнула нежным румянцем и сразу же поборола смущение, румянец схлынул.

— Товарищ майор, попросите, чтобы меня не отправляли в госпиталь, — с затаенной надеждой произнесла она.

Плечи Тимохова опустились, он вздохнул.

— Суслов теперь будет при штабе… Говорят, его адъютантом назначили, — проговорил, едва скрывая раздражение, майор.

— При чем тут Суслов? Наступление начинается, а радистов не хватает… Понятно?

Машина тронулась, и Мусаев не дослушал разговора до конца. В заднее стекло он увидел, как девушка выпрыгнула из мажары на землю, а майор что-то продолжал говорить, размахивая руками. Девушка опустила голову, лицо ее было скрыто тенью. Таким затененным оно и запомнилось Мусаеву.

Проезжая мимо обоза, Мусаев смотрел на вооруженных автоматами возчиков, на стволы счетверенных зенитных пулеметов, прикрытых от дождя брезентом. Заметил, что на каждой телеге и машине лежали доски, камышовые маты, аккуратно прикрепленные лопаты. Обоз был подготовлен тщательно. Это как бы примирило Мусаева с майором, который на первый взгляд показался генералу нерасторопным и боязливым.

Машина обогнула крепость, проехала по краю пересохшего крепостного рва, на дне которого валялись стреляные гильзы, поломанное оружие, снарядные ящики и шанцевый инструмент. Здесь оборонялись последние подразделения вражеских войск, перед тем как покинуть город. Едва машина вышла на юго-западную сторону крепости, перед Мусаевым открылся красивый вид на днестровскую леваду, на заросшие ракитником луга перед рекой, на крутой правый берег, еле видимый за дымкой испарений, которые переливались на солнце сизыми волнами, косо преломляя и отражая солнечные лучи. Затененные ракитником, лежали остатки голубого снега на северной стороне леска. Дальше к югу блестели, словно обрезки белой жести, водоемы, озерки, наполненные талой водой, поднимались конусообразные холмы, изрезанные балками, по которым теперь с шумом устремлялась вода, образуя живые линии на темном пространстве напоенной влагой земли.

Мусаев вздохнул, разглядывая ландшафт, на котором чувствовалось только движение природы, как бы исключавшее присутствие человека. Да так оно и было — человек страшился передвигаться здесь днем, он таился в складках земли, припав к ее черному телу, лежал в сырых канавах, прятался в мелком ракитнике, потому что весь этот берег простреливался с той стороны реки. Рокадная дорога, питавшая фронт, проходила восточнее, вдоль гряды холмов, по их обратному склону. У реки находились только сторожевые заслоны, охранявшие берег от попыток фашистских войск снова переправиться через Днестр и овладеть городом.

Глаза Мусаева не видели весенней красоты, не примечали оживления оттаявшей земли. За три года войны он привык к тому, что красивый ландшафт — лишь место для развертывания операции. Отдельные детали ландшафта могли быть полезны или вредны, смотря по тому, шла речь о наступлении или об обороне. С этой точки зрения он и читал раскрытую книгу земли, как в штабе читал карту, чтобы потом решить на местности задачу и изложить свой замысел штабным офицерам. Иногда Мусаев понимал, что это подчиненное положение ландшафта — не самое главное в природе. Он вдруг как бы подсознательно отмечал красоту возникающих линий, мог сравнить прекрасное видение с картиной художника, но в тот же миг с властной настойчивостью у него возникало второе, более необходимое представление о природе, то самое, утилитарное, которое помогало ему или мешало в главном — в ведении войны.