Николай Асанов - Катастрофа отменяется

Он вышел на берег канала.

Саперы, вися на тросах, выравнивали откос канала, подмытый первыми валами воды: устраняли опасность обвалов. Взвод строителей возводил первый мост над новорожденной рекой. Сваи были уже вбиты, сейчас клали поперечные балки и стлани. Старики и женщины сажали молодые деревья по берегу канала. Среди женщин он увидел Тамару.

Она всякий раз удивляла его, удивила и сейчас. На ней было длинное узбекское платье без пояса, с глухим воротом, с узкими рукавами. Ей шел любой наряд, и в этом она была похожа на невесту-горянку, только светлые пышные волосы да синие глаза отличали ее от других. Рядом с ней трудилась одетая так же девушка, и они окликали одна другую по имени и на «ты», как старые подружки. А до вчерашнего дня она не знала здесь никого, кроме Адылова…

— Александр Николаевич, идите к нам! — весело окликнула она Чердынцева. — Знакомьтесь, это Фатима. Моя квартирохозяйка и опекунша. Что вы так смотрите на мой наряд? Это все Фатима…

Он узнал Фатиму — учительницу младших классов кишлачной школы. Фатима, смущенно улыбаясь, передала ему молодое деревце, которое пыталась и не могла опустить в яму. Чердынцев помог им, а когда дерево было присыпано, пошутил:

— Ну что же, пусть оно растет долго — дерево нашей дружбы! Когда вы уедете, я стану приходить сюда, чтобы оросить его слезами.

— А я совсем не собираюсь уезжать! — строго сказала Тамара.

— Да, да! — оживленно подтвердила Фатима. — Тамара Константиновна будет писать книгу. Она уже получила телеграмму от редактора…

Фатима не просто шефствовала, она уже чувствовала себя по меньшей мере помощницей этой женщины.

— А как же… — И Чердынцев смущенно замолчал: ему не хотелось продолжать разговор при учительнице.

— Он уже знает об этом, — равнодушно сказала Тамара. — Они вечером уходят.

К счастью для Чердынцева, к ним подошел Адылов. Тамара снова принялась бить землю кетменем, и это у нее получалось ловко! Во всяком случае, у Чердынцева было время обдумать ее слова.

— Хорошую речку организовали! — весело проговорил Адылов. — Чем не боги? Пройдемте-ка, дорогой гляциолог, со мной в райком. Будем думать, как вознаградить достойнейших. Хочу посмотреть, нет ли чего интересного на вашей базе…

— Ну, что может быть интересного на нашей базе! — отмахнулся было Чердынцев.

— На премии, на премии! — напористо объяснил Адылов. — Я знаю, у вас хозяйство богатое! — он хитровато прищурился: «Академики сдали в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую собачонку…»

— Боюсь, что от всего багажа одна собака и осталась! — рассмеялся Чердынцев.

— Ничего, ничего, потребсоюз мы тоже пошевелим, что-нибудь разыщем! — И, взяв Чердынцева за рукав, потащил за собой.

— Я буду у Фатимы, — спокойно сказала Тамара, как будто он действительно имел право спрашивать о каждом ее шаге.

— Что, она пронзила и ваше сердце? — усмехнулся Адылов.

— Почему — пронзила?

— Ну, я же не слепой! Кто больше всех вчера волновался? Вы не скажете, я скажу. Малышев волновался. Чердынцев волновался. Галанин и Каракозов волновались.

— А вы? — насмешливо спросил Чердынцев.

— И я тоже! — простодушно ответил Адылов. — Но по другому поводу. Мне ее редактор звонил. Просил помочь. Она у нас будет книгу писать. Я уже Малышеву сказал об этом.

— При чем тут Малышев? — В голосе Чердынцева звучало явное недовольство.

— Она попросила. Хотя по вашему обычаю муж и не может увести жену за собой насильно, ей с ним трудно разговаривать. Так что готовьте подарок свату.

— А при чем тут я?

— Не из-за меня же она осталась! — Это Адылов выговорил сердито. Видно, такой разговор пришелся ему не по душе. Он замолчал и пошел быстрее.

Чердынцев старался идти с ним в ногу, раздумывая про себя: «Она все решила одна. И за себя и за меня». Остро закололо сердце. Но они шли на подъем. Может быть, от этого?

Но он уже знал: нет. И чем дальше, тем будет труднее. Она все будет решать сама. А ему останется лишь выполнять эти решения.

Он остановился, пережидая боль в сердце.

— Что с вами? — испуганно спросил Адылов.

— Пройдет… — тихо ответил Чердынцев.

Москва

1966—1967

Гроб с телом бывшего командующего армией отправляли в Москву из маленького городка на Днестре, последнего, который генерал увидел освобожденным.