Николай Асанов - Катастрофа отменяется

Однако Ауфштейн верил во всесилие гестапо и особого страха не испытывал. Пока что Германия воевала на чужой территории. К тому же слухи о создании нового грозного оружия вселяли дополнительную бодрость. Что касается гибели армий Паулюса и Манштейна, то, как считал Ауфштейн, этим полководцам просто не повезло. Словом, было много объективных причин, которые оправдывали временные неудачи. А что эти неудачи временны — порукой тому бог и фюрер…

Двадцать пятого марта Ауфштейн перебросил свой штаб в самое острие широкого клина, врезанного в расположение советских войск на левой стороне Днестра, — в маленький городок Липовец. Отныне Липовец, по мнению «старейшего национал-социалиста», должен был стать историческим местом, откуда войска великой Германии начнут новое наступление в скифско-славянские степи. Ко дню предполагаемого наступления окрестности Липовца были так заселены резервными частями, что нельзя было и шагу ступить, чтобы не наткнуться на пехотинцев, танкистов, артиллеристов, минометчиков. Верховная ставка Гитлера, приняв план Ауфштейна, не поскупилась на пополнения.

Наступление должно было начаться утром двадцать седьмого марта. А вечером двадцать шестого Ауфштейну доложили, что один из оперативных офицеров штаба, отправившийся в инспекторскую поездку по фронту, не вернулся в штаб. Его машина, как выяснилось при расследовании, была взорвана, шофер и сопровождавшие его два автоматчика убиты. Что произошло с самим офицером, неизвестно, так как ни его трупа, ни портфеля с документами на месте взрыва не оказалось. В тот же вечер радиостанция с позывными «Галька» передала какую-то короткую радиограмму. Запеленговать рацию и расшифровать передачу не удалось.

Ауфштейн срочно вызвал к себе начальников управлений и отделов штаба. Он редко советовался с кем-либо о своих замыслах. Но в этот раз нарушил правило — положение было слишком серьезным. Мнения вызванных фельдмаршалом генералов и офицеров разделились. Ауфштейн с явным неудовольствием слушал, как лучшие его офицеры, провоевавшие вместе с ним три зимних кампании на Восточном фронте, предлагали отложить наступление и ограничиться лишь артиллерийско-минометным налетом и бомбометанием по переднему краю противника. Если советское командование успело получить предупреждение от своих разведчиков, говорили они, то прорыв не удастся и армия понесет большие потери. Зато командиры резервных частей, переброшенные в район Днестра из Болгарии, Югославии и Австрии, горели желанием отличиться…

В конце обмена мнениями Ауфштейн произнес длинную речь о традициях великой германской армии.

— Что может, сделать генерал Мусаев, если он получит донесения своих разведчиков? — спрашивал он собравшихся и сам отвечал: — Почти ничего. Во-первых, командир группы радиоперехвата утверждает, что «Галька» передала всего лишь одно или два слова. Значит, речь идет не о передаче захваченных документов. Это может быть лишь предупреждение. В состоянии ли Мусаев привести в движение свои войска, если даже он знает час возможного прорыва? Бросит ли он войска на марш, когда вот-вот начнется наступление. Он не такой уж безмозглый, этот советский генерал, которого Ауфштейн бил дважды и надеется побить в третий, последний, раз. Мусаев будет с фаталистическим упорством ждать…

Затем фельдмаршал еще раз проанализировал положение на фронте.

Перед свежими войсками прорыва находится потрепанная и обескровленная дивизия генерала Скворцова. Мусаев, ослепленный удачным наступлением своего предшественника, собирается воспользоваться плодами этого успеха и перебрасывает свои лучшие части на правый фланг. Вот тут-то и постигнет этого выскочку поражение. Стоит фельдмаршалу и его войскам разорвать тонкую ниточку советских укреплений, как откроется широкий оперативный простор для решительного наступления, и тогда славные германские солдаты загонят всю группу Мусаева в «мешок». И то, что Мусаев считает условием победы, окажется условием поражения…

Фельдмаршалу вежливо улыбались и противники его плана, и те, кто был рад принять участие в будущей «победоносной» операции. План вступил в силу. Теперь он становился приказом, оспаривать который — преступление.

Двадцать седьмого марта, ровно в пять ноль-ноль, весь передний край немецкой оборонительной линии взревел огнем и металлом. В пять тридцать окопы и траншеи советских войск, а также их ближайшие тылы были подвергнуты, массированной бомбардировке с воздуха. В пять сорок пять немецкие гренадеры пошли на прорыв, следуя за смертоносным огненным валом.