Николай Асанов - Катастрофа отменяется

«Мне тридцать лет (она так и писала: «Мне тридцать лет»), я крепка и вынослива, много путешествовала по Союзу, бывала в Арктике и на Чукотке… Не буду утверждать, что у меня крупное дарование журналиста, но работать я умею, и очерки мои получают хорошую оценку читателей. Я уверена, что вмешательство прессы (боже, какие громкие слова!) поможет Вам, Александр Николаевич, в Вашей трудной борьбе…»

Письмо было вполне деловое, он так же деловито и сухо ответил ей, что на станции работают только опытные альпинисты и скалолазы и он лишен возможности пригласить в эти трудные условия новичка, да еще женщину. Ответил и постарался забыть.

Но забыть оказалось труднее, чем вспомнить! И в одно из посещений Темирхана он не поленился заглянуть в районную библиотеку, где и просидел целый день, листая подшивку газеты, в которой работала Волошина. Перелистал ее за все четыре года, пока не добрался до самых маленьких заметок, подписанных ее именем, с которых она только еще начинала работу. И был немало удивлен тем, о чем она писала. Нет, Адылов был неправ, когда сказал, что она пишет о том, почему Федор не любит Машу и что Маша должна сделать, чтобы Федя ее полюбил.

Волошина писала преимущественно о людях странной и неробкой судьбы. Ее герои шли через жизнь своей дорогой, делали открытия, совершали поступки, порой попадали в немилость, но продолжали свою работу. Может быть, у этой журналистки особый глаз, если она умеет выискивать среди десятков тысяч людей именно тех, кто и должен был по праву привлечь ее внимание? Может быть, она и Чердынцева-то отыскала тогда именно по сходности его судьбы с судьбами многих, о ком она уже написала?

Это была лестная мысль, но, подумав, Чердынцев решил, что поступил правильно: и тогда, когда бежал от ее праздного, как ему показалось, любопытства, и теперь, ответив ей отказом на ее просьбу. И дело у него маленькое, и условия трудные.

А кончилось все тем, что он гонится за ней по леднику…

Мало того, что гонится… Он точно знает, что на пороге второго километра, у Белой скалы, бедная Тамара Константиновна будет очень сожалеть, что нелегкая занесла ее на Памир. И Чердынцеву придется читать ей лекцию о методах восхождения и тащить ее на плечах. На один-то день все равно придется принять ее гостьей, не прогонишь же вот так, с дороги…

Он шагал и шагал по отмеченной вехами тропинке, то перепрыгивая с камня на камень, то осторожно пробираясь по краю камнепада, то выходя на бурый лед, — здесь ледник шумно таял. Звеня, катились прозрачные струйки, скапливались в лужицы, в озерца, в потоки. Покрытый вечной пылью разрушающихся гор, лед был чист лишь там, где озерца только что стекли, проточив себе русло, но завтра и эти прозрачно-кристальные впадины потемнеют, потому что пыль веков выступит и снизу, и, невидимая, осядет сверху, где все так же, как миллионы лет назад, разрушаются горы…

Он перевалил и второй километр у Шумного потока, и третий у приметного тура, сложенного лет восемьдесят назад первооткрывателями ледника. Правда, первооткрыватели прошли по леднику всего лишь три или четыре километра — тогда язык ледника опускался несколько ниже, — и обессилели. Это были не альпинисты, а ученые. Но ученые тоже выполнили обычай восходителей и сложили тур. Теперь тур определяет половину дороги от Фанского ущелья до станции гляциологов, а гляциологи выяснили, что Фанский ледник протянулся на восемьдесят километров и имеет притоки почти со всех окружающих гор.

А вот и четвертая километровая отметка — металлический шест, на котором Чердынцев когда-то укрепил жестяной флюгер, просто так, из озорства. Флюгер до сих пор вращается, хотя и поскрипывает. Четвертый километр тоже очень трудный. Заплечный мешок начинает придавливать к земле даже опытного Чердынцева, а между тем неопытной женщины в красном костюме все не видно…

Но последние два километра — крутой перепад, по сто метров на каждый километр, там-то он обязательно ее настигнет. И лучше поговорить с ней наедине, сказать, что тут женщины не ко двору, особенно если они красивы. Чердынцев ведет станцию уже десять лет и ни разу не допускал сюда ни одной из них. Он знает, что может получиться на станции с их появлением. Или на зимовке. Или на рыбном траулере, находящемся в плаванье по полгода. А начни он такой откровенный разговор с Волошиной прямо на станции, обязательно найдутся умники, которые станут защищать ее «право на творчество»! Еще бы, а вдруг они станут героями ее произведений? А может, кто-то возмечтает стать и героем ее романа. В такой дыре, какой, в сущности, является их гляциологическая станция, мечтательность и всяческие фантазии принимают форму болезни. Как у людей, оторванных от родины, начинается ностальгия… А ребята все здоровые, крепкие, им, конечно, снятся разные любовные сны, хотя Чердынцев и гоняет их по леднику почти круглые сутки.