Жак Реми - Если парни всего мира...

Корбье знает, что Эжен Холлендорф сидит в это время у приемника. Немецкий радиолюбитель — ветеран войны. После жестокой лихорадки, перенесенной в России, он страдает хроническими головными болями, которые не дают ему спать. Вот уже несколько лет Эжен почти все ночи проводит у приемника.

— Вы меня слышите?

— Слышу, Корбье.

Уходящая вдаль панорама тесно прилепившихся друг к другу крыш. Развалины. Узкие средневековые улички. Среди руин несколько полуразрушенных домов. В уцелевшей их части жизнь идет своим чередом; в этих жилищах ютятся люди. Несмотря на поздний час, в одном из окон горит свет. Здесь живет Холлендорф. Ему сорок восемь лет. На его большой облысевшей голове торчат редкие клочки светлых волос. Изможденное лицо с глубокими морщинами придает всему его облику несколько романтический вид. Он сейчас же узнает голос Корбье.

— Я тебя слушаю.

Познакомившись в эфире и узнав, что оба они — жертвы войны, Холлендорф и Корбье вскоре перешли на ты. Почти каждую ночь, когда все кругом спит, они ведут долгую задушевную беседу. Эти два человека, никогда не видавшие один другого, уже неоднократно поведали друг другу свои тайные мысли, которые они скрывают от близких.

Немец кивает головой, слушая Корбье:

— Браво, Поль. Хорошая работенка предстоит радиолюбителям.

— У тебя установлена связь с каким-нибудь коротковолновиком в Берлине?

— Да, и не с одним. Я их сейчас всех подниму по тревоге.

— Летчика, который повез сыворотку, зовут Сирне.

— Записано. Когда самолет приземлится, его уже будут ждать. Обещаю тебе. До свидания.

— Держи меня в курсе.

Как только Корбье заканчивает передачу, Холлендорф вызывает Берлин. После нескольких попыток, не добившись ответа, он снимает телефонную трубку:

— Мадмуазель, соедините меня с междугородной. Срочный разговор с Берлином.

Приемник Лаланда все еще не работает. Дорзит и Ван Рильст принесли батарею от автомашины, но наладить аппарат не удается. Очевидно, дело не в питании. Лаланд продолжает копаться в приемнике, пытается разобраться в схеме. Болезнь вконец изнурила его, и каждое движение стоит ему больших усилий. Этьен изо всех сил старается помочь. С отверткой в руке он разбирает детали по указанию инженера. Приемник давно заброшен и находится в плачевном состоянии. Кое-где уже появилась ржавчина.

— Ну как? — спрашивает Дорзит.

Этот вопрос выводит Лаланда из себя.

— Что как?

— Нашли причину поломки?

— Да их тут, наверное, добрая дюжина.

— Если вы не сумеете починить приемник, дело может принять серьезный оборот.

— Для чего вы говорите мне об этом? Может быть, вы воображаете, что я сам не могу этого понять?

Сердитый тон Лаланда раздражает плантатора, и он ворчит:

— С вами говорят вежливо, могли бы отвечать тем же.

Нервы Лаланда не выдерживают. Он срывается в крике:

— Я говорю так, как мне нравится. Если вас это не устраивает, можете убираться. Я не приглашал вас в гости, вы сами расположились у меня. Для ремонта приемника вы мне не нужны. Какой толк в том, что вы здесь торчите!

Дорзит замахивается красным жирным кулаком. Ван Рильст хватает его за руки прежде, чем тот успевает нанести удар. Инженер видел, как Дорзит подскочил к нему, но даже не пытается защищаться.

— Оставь его в покое, — говорит Ван Рильст. — Ты же видишь, что у него лихорадка. Он не понимает, что говорит.

Этьен тоже решил вмешаться:

— Не глупите, чего ради вы затеваете драку?

Обрадовавшись жертве, на которой можно сорвать свой гнев, Дорзит обрушивается на негра:

— Заткни глотку, макака. Тебя не спрашивают. Здесь белые решают свои дела, понятно? Если люди одной породы хотят драться, они и дерутся. А обезьянам нечего вмешиваться! Их это не касается.

Инженер уже взял себя в руки. Он недоволен собой и сожалеет о своей опрометчивости: до сих пор ему так хорошо удавалось скрывать свои чувства. В недружелюбном взгляде, который он бросает на Дорзита, сквозит страх, не нажил ли он себе могущественного врага? За двадцать пять лет, прожитых им в джунглях, плантатор сумел завязать многочисленные связи в правлении компании. Плохой отзыв написать недолго. Господа, живущие в Брюсселе, расположившиеся в комфортабельных кабинетах с искусственным климатом и со старинной мебелью, окруженные разодетыми секретаршами, всегда склонны строго судить тех, кого они посылают подыхать под солнцем тропиков. Одно ехидное слово, вскользь брошенное в подходящий момент, может вас лишить вознаграждения за тридцать месяцев тропического зноя, лихорадки и москитов. Лаланд протягивает руку Дорзиту.