Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 1. В дебрях Индии

На рассвете он вышел прогуляться по берегу озера и вернулся прежде, чем кто-либо заметил его отсутствие. Затем он принялся готовить удочки; в то время как он занимался этим во внутреннем саду Нухурмура, туда пришел тхуг, который только что проснулся. У последнего также были свои планы: ему очень хотелось знать, почему европеец так странно вел себя по отношению к нему, и тхуг был доволен, что встретил его одного. К великому своему удивлению, он нашел в нем большую перемену. Барбассон, которому нечего было больше узнавать о нем, был в прекрасном настроении духа и очень любезен.

— Салам, бабу! — сказал он туземцу, как только увидел его еще издали. — Как ты провел ночь?

Титул «бабу» дается всегда богатым индусам высокой касты, а потому тхуг был этим польщен.

— Салам, сахиб! — отвечал он. — Всегда отдыхаешь хорошо под крышей добрых людей… Ты рано встаешь, сахиб, солнце еще не взошло.

— Это самое лучшее время для рыбной ловли, а так как мы уезжаем сегодня, то я в последний раз хочу половить рыбки. Ты когда-нибудь увлекался этой забавой?

— Нет; она совсем мне незнакома.

— Ты удивляешь меня, бабу! Это самое приятное препровождение времени, которое любят мыслители и философы; рука занята, ум же свободно предается самым возвышенным мечтам… Не хочешь ли пройтись со мной к озеру?

«Я ошибся на его счет, — подумал Кишнайя, — он просто дурак. Как я не догадался раньше! Рыболов! А еще говорили, будто европейцы в Нухурмуре — серьезные противники!»

— Принимаешь мое предложение? — спросил Барбассон.

— Я рад быть полезным тебе, сахиб! — отвечал тхуг, недоверие которого совершенно исчезло.

— Так идем… Самое время, когда рыба клюет охотно. Обещаю тебе к завтраку блюдо по твоему вкусу.

— А ты разве занимаешься стряпней? — спросил Кишнайя снисходительным тоном. — «Рыболов и повар, — думал он, — бедный человек! И таким людям поручают охрану Нана-Сахиба… Нет, право, не составляет никакого труда завладеть героем восстания после отъезда Сердара… Знай я это…»

— Кухня, бабу, не имеет тайн для меня, — продолжал провансалец, — каждый день я сам готовлю принцу разные кушанья… Это прелесть, уверяю тебя.

И он щелкнул языком с видимым наслаждением.

— Он напрасно уезжает… Вместо того, чтобы начинать свои игры с англичанами, оставался бы лучше здесь, где я забочусь о нем, холю его… Впрочем, это его дело; есть люди, которые по-своему понимают, что такое счастье.

Все подозрения тхуга мало-помалу улетучивались. Вначале он боялся какой-нибудь ловушки; исполняя такое опасное поручение, он все время должен был держаться настороже и ни за что не согласился бы на такую раннюю прогулку ни с одним туземцем, а тем более с европейцем из свиты Нана-Сахиба. Прогулка на озеро показалась бы ему еще опаснее, не играй Барбассон так прекрасно свою роль. Вид у него был такой добродушный и безобидный!

— Следовательно, — сказал тхуг, желавший окончательно покончить с сомнениями относительно своего спутника, — ты думаешь, что Нана не прав, желая попытать счастья?

— Имей я возможность помешать этому, он не поехал бы сегодня вечером с тобой… Уезжать, чтобы рисковать жизнью, когда можно жить спокойно, — безумие, которого я не понимаю. Да и потом, если правду говорить, — продолжал Барбассон тоном доверия и понижая голос, — моя служба при нем кончится, и я потеряю хорошее место. Сердар поместил меня в Нухурмур, чтобы я после его отъезда занимал принца и рассеивал его черные мысли; теперь я не буду больше ему нужен, а чтобы ехать за ним на войну — благодарю покорно! Пусть на меня не рассчитывает… Я доеду с ним до Биджапура, чтобы получить отставку у Сердара… А там до свидания, милая компания, — я еду во Францию!

Эти слова Барбассон мог сказать тем более естественным тоном, что подобные мысли давно уже бродили в его голове после того, как он получил королевский подарок от Нана-Сахиба. Но в эту минуту Барбассон думал о другом; вид старого врага, которому он приписывал смерть Барнета, вернул ему всю его энергию, и ради мести он превратился в авантюристов прежних дней.

Тхуг не верил своим ушам.

— Как, — сказал он с удивлением, — ты разве не был комендантом Нухурмура во время отсутствия Сердара?

Барбассон чувствовал, что от его ответа будет зависеть решение Кишнайи, потому что хитрый туземец не делал ни шагу, чтобы двинуться к выходу.

— Я — комендант! — воскликнул он с самым добродушным видом. — А кем бы я командовал? Бог мой! Я никогда не держал ружья в руках; так меня зовут здесь ради шутки… Командовал тот, другой.