Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Том 2. Месть каторжника

Можешь судить о том впечатлении, какое произвело подобное письмо, написанное одним из величайших финансистов нашего времени. Теперь ты догадываешься, кто имел такое, несколько странное, мужество быть председателем суда в этом весьма печальном деле?

— Признаюсь…

— Де Марсэ.

— Это невозможно!

— Да, я тоже, как и ты, говорил, что это невозможно, тем не менее это так. Но этого еще мало; когда присяжные, и в новом составе поколебленные непоследовательностью обвинения и многочисленными доказательствами в пользу невиновности обвиняемых, пребывали в нерешительности относительно того мнения, которое они должны были высказать, де Марсэ в дьявольски ловко составленной речи, когда прения сторон уже закончились и защита не имела возможности более отвечать, разобрал один за другим все доводы в пользу обвинения и прямо-таки силой заставил вынести обвинительный вердикт по двум вопросам — о подделке коммерческих документов и затем о воровстве.

Теперь ты уже знаешь, кто был старшиной присяжных в этом ужасном деле! Это был Пети-Ледрю, нотариус герцога де Жерси…

— Тот самый, который был зарезан в эту ночь?

— Да, тот, который уплатил в эту ночь свой старый долг!

— Ты сказал: уплатил долг?

— Как, ты не понимаешь?

— Признаюсь, нет!

— Так вот, прими во внимание эти странные совпадения и объясни их себе, если сможешь. Фроле, о котором я тебе еще не говорил, велел арестовать Шарля и Эрнеста Дютэйля по жалобе Тренкара, хотя хорошо знал об их невиновности и мог бы дать им возможность скрыться; сегодня ночью он убит при помощи кинжала, на клинке которого выгравировано слово «вендетта», то есть месть; это — раз… Тренкар — главный виновник их судебного преследования — и он погиб в эту ночь точно таким же образом; на кинжале то же слово «вендетта»; это — два!.. Нотариус Пети-Ледрю, склонивший колеблющихся присяжных в пользу обвинения, — и он подвергся той же участи, все с помощью того же кинжала, опять с тем же словом «вендетта»; это — три!..

Де Марсэ два раза председательствует в суде, выказывает возмутительное пристрастие, хотя никто так не был убежден в невиновности молодых людей, как он, и если ему удалось пока избежать удара такого же кинжала, то, может быть, только потому, что ему предоставили выбор или убить Фроле, или быть самому четвертой жертвой; и у него исчез сын при таких обстоятельствах, что, можно думать, он его никогда больше не увидит. Но, как я уже говорил тебе, это еще не все; я боюсь, как бы очередь не дошла до присяжных и всех, кто был замешан в этом несчастном деле! Но кому принадлежит эта карающая рука? Кто указывает ей жертвы? Это дело нашей чести, Гертлю, открыть ее, и я ужасно боюсь, что в один прекрасный день мы окажемся лицом к лицу с моим братом и Эрнестом Дютэйлем. И тогда что нам делать, мой старый друг? Нам, представителям общественного правосудия, хотя и одностороннего и всегда готового склониться перед сильными мира сего… когда мы столкнемся с судом совести, представители которого потребуют в свою очередь ответа за свой позор у тех негодяев, которые уничтожили их благосостояние, семью и честное имя? Ведь я тебе забыл сказать об ужасных последствиях приговора суда. Мой отец и мать умерли с горя…

Здесь голос Люса дрогнул, и громкие рыдания показали Гертлю, до какой степени сильны были страдания этого сурового полицейского при воспоминании об этих печальных событиях.

После некоторого перерыва Люс продолжал:

— Бедный Шарль! Мы так любили его… однако, как ни тяжело вспоминать прошедшее, нужно, чтобы ты знал все, мой старый друг, и мог поддержать меня, что-то посоветовать, ибо я сам в эти несколько часов вижу все время лишь одно — месть, вендетта! вендетта!.. Это слово огненными буквами сверкает перед моими глазами, и я двадцать раз готов был уйти из префектуры и сделаться разбойником, чтобы мстить за своих родных. Знаешь ли ты, что после отъезда моего бедного брата в Кайенну, Фанни, его жену, уже никто больше не видел? Что сталось с ней и ее маленькой Шарлоттой, дочерью, которой тогда было лет шесть-семь?.. Она осталась без всяких средств, так как правосудие отняло у нее все, что она имела, — маленький капитал, — для того чтобы выплатить судебные издержки и вернуть деньги потерпевшему, как того требовал приговор над ее мужем…

Она была чересчур честна, чтобы пасть, и не могла просить милостыню. Боже мой, Боже мой! Что-то с ней сталось? Может быть, она в смерти искала покоя и забвения!