Владимир Понизовский - Посты сменяются на рассвете

Снова сделал попытку отстоять свои права.

— Лады, братушка! Ты станешь на мою вахту, я — на твою, — вроде бы согласился матрос, — ежели только сможешь скантовать контрика вот так! — И легко, будто подушку, поднял мальчика за воротник в воздух.

Нет, так «скантовать контрика» Андрей еще не мог... Но какой бы малой ни была его роль, все, чем жила МЧК, касалось и его. Даже когда приходилось обходить дом за домом, чтобы переписать больных, — потому что в специальном приказе Дзержинский поставил перед чекистами задачу бороться еще с одним страшным врагом — сыпным тифом.

Минули осень девятнадцатого, зима двадцатого. Отброшен к Черному морю Деникин; освобождена Украина; под Пулковом разгромлен Юденич. Остатки западной белой армии бежали за кордон, от белогвардейцев и интервентов-англичан уже очищен Север...

Народ приступал к мирной работе. С февраля двадцатого года боевые красные армии начали превращаться в трудовые армии. Прославленные в боях дивизии и полки выходили на восстановление железных дорог, на лесоповал, на добычу угля и торфа, в заросшие бурьяном поля. Революция провозгласила новый лозунг: «Одолеем разруху, голод, нужду — как одолели белогвардейцев!» На Лубянке, прямо у входа в ВЧК, прилепили к стене плакат. На нем изображен рабочий с лопатой на плече, с молотком в руке, а за ним — боец в краснозвездном шлеме, с мотыгой:

«Наследию войны — разрухе мы объявили войну! Топором, ломом, киркой, лопатой вонзимся ей в грудь! Молотом тяжким разобьем ей голову! Тогда заработают НАШИ фабрики, НАШИ машины и станки! Веками создавали мы богатства ДЛЯ ДРУГИХ — наших жирных господ — ДЛЯ СЕБЯ будем их созидать теперь! Довольно терпеть нищету: в наших руках неисчислимые богатства! Дружным трудом братской коммуны восстановим железные дороги: они дадут ХЛЕБ голодным, ТЕПЛО холодным; напитают СЫРЬЕМ, зажгут топливом наши фабрики и заводы! Только СВОЕЙ РУКОЙ защитим мы детей рабочих, жен, отцов, матерей, спасем СОВЕТСКУЮ РЕСПУБЛИКУ!».

Каждый раз, прежде чем войти в здание, Андрей останавливался у этого плаката. Выделенные жирно аршинные красные буквы били точно в цель — ему чудилось, что руки наливаются силой. «Своей рукой защитим!..»

В один из дней весны его вызвали к председателю ВЧК. До этого Андрей видел Дзержинского лишь два-три раза, перед началом больших операций, когда Феликс Эдмундович сам ставил задания оперативным отрядам. А сейчас он приказал явиться в свой кабинет именно бойцу Лаптеву. Откуда председатель знает о нем, зачем вызывает? Может быть, Андрей в чем-то провинился?..

Кабинет Дзержинского был в одном из бесконечных коридоров здания на Лубянке. Войдя в комнату, Андрей успел приметить в углу железную койку под серым, в полоску, одеялом. Длинная кавалерийская шинель свешивалась с гвоздя до самого пола. Феликс Эдмундович сидел за большим столом, загруженным папками. В кабинете было холодно.

Андрей вытянулся, доложил как положено.

— Тебе сколько лет? — спросил Дзержинский. — Пятнадцать?.. Учиться тебе надо, товарищ Лаптев. Хочешь учиться?

— Не знаю...

— Красным командиром мечтаешь стать?

— Конечно! — Андрей залился краской.

— Вот и пошлем мы тебя на пулеметные курсы комсостава Рабоче-Крестьянской Красной Армии. Возражений нет, боец Лаптев?

С теплом и грустью, как вспоминают о прошлом, о минувших огорчениях и тревогах, которые теперь представляются совсем и не тревогами и не огорчениями, а, наоборот, сладкой болью роста, вспоминал он обиды той осени двадцатого года. Да, тогда ему было обидно чуть ли не до слез: уже сколько недель занимается на пулеметных курсах, а все не доверяют ему пост № 27...

Первые пулеметные курсы, когда поступил на них Андрей, размещались в Кремле — в приземистых, толстостенных и узкооконных казармах, вытянувшихся напротив Арсенала по правую сторону от Троицких ворот. Два дня курсанты учились, на третий — несли караульную службу, сменяясь поротно: две роты учатся, а третья — на постах. Эти посты пулеметчики приняли поздней осенью 1918 года от красных латышских стрелков — тех самых, что первыми встали с винтовками в руках у Смольного в дни Октября, а потом сопровождали поезд с правительством Республики из Петрограда в Москву.

Теперь каждое утро очередной наряд выстраивался на развод караула во дворе Кремля, у Грановитой палаты. Курсанты — подтянутые, отутюженные, надраенные, хоть и поношены шинели, залатаны брюки и обмотки на ногах.