Алексей Удалов - Дар страны Мидос

— Вон оно что…

— Кошмар! — все не унималась знаток времени. — Из-за моей недоговорки ты пережил такое…

— А что же Штауффенберг? — перебил ее Бережной. — Как теперь узнать, что он сделал не так? Или, может, кто-то другой сделал не так?

— А этого мы уже никак не узнаем. У нас есть запись только классических, не модифицированных тобой событий. Но, скорее всего, насколько я знаю историю, а я ее неплохо знаю, ноэлиты подсуетились… Они же постоянно опекали Гитлера. На него и раньше готовилось много покушений, но все срывались. Всегда его спасала так называемая гениальная интуиция. Якобы он чувствовал неладное и вовремя менял свои планы. На самом деле Гитлер, конечно, не обладал никаким шестым чувством, его всегда предупреждали ноэлиты.

— Получается, не всегда, — возразил Бережной. — Взрыв-то состоялся.

— Взрыв был допущен намеренно, — сказала Лана. — Они решили встряхнуть впавшего в депрессию параноика, разжечь в нем ненависть и убедить в том, что это не его мудрое руководство привело к кризису, а проникшие повсюду щупальца ужасного заговора. Для верности Гитлера надо было смертельно напугать. Вот и не стали на этот раз срывать покушение.

— А если бы он погиб?

— Да нет. Интелло-системы просчитали все, за дубовой ножкой стола бомба была неопасна для Гитлера. Если бы офицер не задвинул туда портфель, это сделал бы ноэлит с помощью телекинеза.

— А он тоже там был?

— Конечно. В такие моменты они всегда были рядом. Он вышел из зала перед взрывом.

— А как кто он там был? Про них знало окружение Гитлера?

— Кое-кто, конечно, знал. Они считались тайными советниками фюрера.

Макар пошамкал пухлыми губами.

— Значит, когда по моему совету Штауффенберг поставил портфель к стене, ноэлит просто взглядом подвинул его за стол?

— Скорее всего. Или что-нибудь другое могло случиться… Вобщем, твоя героическая вылазка в прошлое не имела смысла. И мы, при всем желании, не могли тебя спасти: мы не видели — что с тобой, где ты… Как слепым котятам тыкаться в прошлое — это потерять последний кристалл. Оставалось только молиться…

Растроганному ее последними словами Макару захотелось сказать что-то приятное в ответ.

— Лана… Ты такая умница! Не просто красавица, а еще и умница-разумница! Ни одна девушка в твоем возрасте… э… м… — тут он, вспомнив, сколько ей лет, прикусил язык и совершенно по-идиотски смешался. Словесный казус превращался в неловкость. — То есть…

— Что — в моем возрасте? — холодно поинтересовалась она.

— Ну… я хотел сказать… То есть… ты выглядишь гораздо моложе… — тут же замотал головой, — не-не…

— Моложе, чем в мои двести с лишним лет? Ты это хотел сказать?

— Нет, ну… наоборот! — что я забываю про твой возраст… Тьфу!

— А я не стесняюсь! Это нормально. Это вы живете, как клопы, два дня! А нам стыдиться нечего…

— Вот женщины! — пришел, наконец, в себя Бережной. — Как что-нибудь о возрасте, или о внешности ляпнешь не то — всё — враг народа! Ну — не знаю я как говорить! Давай так: для меня тебе — двадцать лет. Только ты — очень образованная девочка. Идет?

— Пошел к черту!

— Ну, иди поцелуй своего страдальца!

— Рылом не вышел.

— Ну, иди…

Она выхватила из-под его головы подушку и слегка шмякнула мягким уголком по лбу.

Он застонал от боли — Станиславский бы заплакал.

— Я тебе устрою гестапо! — пригрозила она, замахнувшись еще раз, а потом снова уложила голову больного на подушку.

После этого Лана наклонилась над ним и поцеловала в губы. Правда, чем ближе к ней становилась сюрреалистическая картина его лица, тем больше у девушки непроизвольно морщился носик.

Как только Макара подобрал пограничный патруль, его устроили на излечение в больничный городок Дара. Городок состоял из главного клинического здания, очень большого, где происходит непосредственное медицинское вмешательство, и сотни пирамид с палатами, соединенных с основным корпусом быстрыми подземными тоннелями. Этим, собственно говоря, и ограничивалась система здравоохранения города-государства с его несколькими миллионами жителей. Впрочем, чему удивляться, с их-то уровнем технологий, когда почти сразу после операции можно сплясать чечетку и лететь бюллетенить на дому. Больничные палаты держались для особо тяжелых случаев — если необходимость в интенсивной терапии сохранялась на несколько дней, или даже недель.

У Макара не было такой серьезной необходимости. Вправленные, а то и собранные по щепкам, кости его постепенно (да что уж преуменьшать — фантастически быстро!) срастались, отбитые почки здоровели, новый глаз вырастал! — он все время чувствовал зудящее пульсирование и щекотку в черепе под повязкой. От его гематом и ссадин уже на четвертый день остались только судорожные воспоминания. Сил в организме набралось — как у Ильи Муромца. Еще чуть-чуть — и встанет с кровати. Мог бы и сейчас, но пока нельзя — говорят, в тазовой кости тоже была трещина.