Алексей Удалов - Дар страны Мидос

— Все, хватит, — не выдержал следователь, поворачиваясь к палачу. — Успокой этого пришельца.

Красномордый покачал головой:

— Он свихнулся. Преодолел болевой порог.

— Ну заткни его как-нибудь! Ты слышал, в чей адрес он слюной брызнул? Ничего вразумительного он больше не скажет. Ты что, потерял квалификацию?

Ни слова больше не говоря, специалист в фартуке склонился над лицом заключенного. Тот задергался и, подавившись воплем, обмяк.

Серый бетонный потолок. Лампочка в решетке. Половину камеры видно, половина затемнена. И ужасная, дикая боль в голове, везде.

Мрак… Снова серый потолок. Потом опять мрак. И так много раз.

Однажды он смог повернуть голову. Он лежит на кровати с постельным бельем, в пижаме. Что это? Он же помнит, что был в гестапо. Он и сейчас в гестапо, ведь перед ним — тюремная камера. Но почему на кровати? Макар повернул голову в другую сторону и увидел возле кровати капельницу. Его лечат? Зачем? Чтобы снова пытать? — он содрогнулся и опять упал во мрак.

…Почему он видит только наполовину, что со вторым глазом?

Макар кое-как приподнял левую руку, дотянулся ею до правого глаза. Там была повязка. Он надавил пальцем, и тот не встретил привычного выпуклого препятствия. Там было пусто.

Вон оно что…

Бережной лежал и удивлялся, свыкался с наступившей реальностью. И что дальше?

Потом пришла мысль: а вот Штауффенберг с этим жил и еще стал героем своей страны…

Да, только разница есть. Макару в этих стенах не дадут стать героем. Только жалким стукачом. Если его начнут потрошить вторично — он в себе не уверен — скорее всего, выпотрошат до основания. А, может, теперь уже и нет… Если свыкнуться с мыслью, что все кончено…

Макара кормили бульонами, делали уколы, перевязки, примочки на вздутом, обезображенном лице. Он спрашивал их о смысле его лечения, но с ним не разговаривали.

Все стало ясно, когда в один из дней (третий или четвертый, как он пришел в себя на кровати) в камеру зашел гестаповец. Он осмотрел арестанта и спросил у санитарки:

— Говорить может?

— Да, может говорить, — встрепенулась кудрявая женщина в белом халате. — Но он еще очень слаб для допроса. Сердце может не выдержать.

— Это не ваше дело, — наставительно произнес офицер. — Понимает все? — и тут же решил сам удостовериться, повторил вопрос Макару. — Вы меня слышите? Понимаете, где находитесь? Готовы отвечать на вопросы?

Бережной в ужасе закрыл свой единственный глаз.

— Все понимает, — удовлетворенно констатировал гестаповец и вышел из камеры.

Макар обдумывал, как в его беспомощном состоянии можно раз и навсегда избежать будущих страданий, когда дверь открылась, и в камеру вошли два очень солидных офицера. Увидя лицо Макара, вернее, то, что было на его месте, они дружно поморщились. Потом у вошедшего следом врача поинтересовались — может ли заключенный стоять.

«Нет, — ответил тот, — он даже сидеть еще не может».

«Посадить его на кровати» — приказали начальники.

Санитарки аккуратно посадили Бережного, прислонив спиной к приставленной подушке. И тут же вышли. Потом охранник занес в камеру обитый коричневой кожей стул и тоже удалился.

В молчаливом ожидании прошло несколько минут.

Макар, с поднимающимся в груди волнением, затаил дыхание.

И вот в камеру к изувеченному не спеша зашел еще один гестаповец — небольшого роста, коренастый мужчина.

Присутствующие офицеры вытянулись по струнке.

Макар его сразу узнал, хотя он был намного моложе того старика, который великодушно распорядился «убить его достойно». Узнать — узнал, но уж никак не ожидал этого. Сам Мюллер!

— Это что такое? — раздраженно спросил шеф гестапо, указывая на арестанта.

Офицеры молчали.

— Как же вы непрофессионально работаете! — заворчал Мюллер. — У него не лицо — свиной рулет! Да еще без глаза что ли?.. Бездари! Разве можно так обращаться с информативным материалом? Вы еще убейте фигуранта на первом же допросе! Честь вам и хвала будет!

— Но кто же мог знать… — попытался оправдаться один из гестаповцев.

— Вы должны знать! Всё знать, и всё предвидеть. И вообще, учить вас что ли, как работать с контингентом? Максимум воздействия и минимум риска для жизни, пока есть хоть какие-то сомнения, что у него отобрана вся информация. И для этого у вас есть самые передовые методы… А потом, пожалуйста — если преступник заслуживает смерти — упражняйтесь с ним, как считаете нужным.

Мюллер утратил интерес к подчиненным, сел на стул и вбуравил глаза в Бережного.