Георгий Свиридов - Дерзкий рейд

Навстречу Колотубину шел Джангильдинов. Он хмурился, тяжело дышал. Понимающе взглянул на комиссара.

Они оба знали, что только утренние часы, когда зной еще не был таким испепеляющим, самое благоприятное время для движения. Сейчас у них не было сил и средств, чтобы поднять ослабевших людей. Несколько бурдюков воды могли бы поставить бойцов на ноги. Но их нет.

— За ночь умерло пять раненых, — сказал Джангильдинов.

Степан нутром чувствовал: при этом, казалось, безвыходном положении слова бессильны, приказом тут ничего не сделаешь. Люди видят смерть в лицо, ее жаркое дыхание уже рядом… Колотубин припомнил хмурый, февральский рассвет, когда под убийственным огнем немцев поднимал в атаку красногвардейцев… Сейчас тоже атака. Сквозная атака. Победа — в движении.

И Колотубин, переглянувшись с командиром, велел горнисту:

— Труби тревогу!

Резкие и пронзительные звуки трубы всполошили походный лагерь. Тревога всегда тревога. Лагерь ожил. Бойцы вставали, тянулись к оружию, тревожно озираясь: с какой стороны нападение?

Взобравшись на повозку, Колотубин протянул руку, показывая на степь:

— Товарищи! Враг там!

— Где? Где? — раздалось со всех сторон.

Люди всматривались вперед, туда, куда показывал Колотубин. Но там ничего не было. Одна пустота. Одна голая, выжженная равнина.

— Перед вами враг. Эта чертова степь — наш враг. Приготовиться к атаке!

Трубач сухими, потрескавшимися губами вывел сигнал к атаке.

Впереди колонны заполыхало полотнище знамени.

— Вперед! — хрипло приказал Степан и, собрав силы, запел:

Он шел, нагнув голову, как в том февральском бою под Псковом, тяжело ступая по жесткой и враждебной степи. А за ним двинулись бойцы — русские и татары, немцы и сербы, мадьяры и казахи. Песня взлетала и падала и снова взлетала над первыми рядами.

Джангильдинов двинулся одним из последних, пока не проверил, что тронулись все повозки и верблюды с поклажей, что никто не забыт и ничто не оставлено. Он слышал нестройный, разноязычный хор хриплых мужских голосов, в которых звучали и жажда жизни, и презрение к смерти, и готовность вынести все испытания…

«А комиссар-то у меня!.. Редкой душевной силы человек!» — думал Джангильдинов, проникаясь каким-то новым чувством великого уважения к Колотубину, восторгаясь и гордясь им.

Первым заметил всадника Темиргали. После гибели Чокана он несколько дней ходил сам не свой, осунулся, почернел. Джангильдинов, чтобы отвлечь земляка от невеселых мыслей, держал его возле себя, давал поручения.

— Там человек! — воскликнул Темиргали.

На вершине пологого холма действительно вырисовывался четкий силуэт всадника. Лошадь под ним была сильной и выносливой. Темиргали сразу отметил, что она холеная и сытая, не изведала мук жажды.

— Вода близко, — выдохнул он радостно. — Вода близко, батыр-ага!

— Кто тебе сказал? — Джангильдинов сурово посмотрел на бойца.

— Его лошадь, батыр-ага. Смотри, какая она свежая!

Джангильдинов поднял бинокль. Конь под молодым рослым парнем действительно выглядел бодрым, да и сам всадник, если судить по его круглому молодому лицу, не особенно переживал голод и не знал жажды.

Бойцы, не останавливаясь, молча и сурово, с удивлением — неужели в таких степях могут жить люди? — смотрели на всадника, обыкновенного молодого казаха, появившегося из безжизненной дали.

Он скакал весело и красиво, словно вокруг простиралась не пустыня, а весенний зеленый луг. Круто осадив коня, незнакомец громко и приветливо произнес:

— Ассалам-алейкум!

И сразу осекся, пораженный видом измученных жаждой людей. Он только смотрел расширенными, косо посаженными глазами, и на его круглом, широкоскулом лице отражалась быстрая смена настроений и чувств, которая происходила в его душе.

— Агай, — почтительно обратился он к Темиргали, который находился к нему ближе всех. — Скажи, агай, вы чья орда?

— Не орда, джигит, а специальный отряд степной экспедиции под командованием товарища Джангильдинова, — ответил Темиргали, с трудом ворочая жестким, как подошва, языком.

— Батыр Джангильдинов!.. Тургайский комиссар! Покажи его, агай!

Темиргали указал камчой на командира:

— Вот он, — и, жадно ощупывая глазами тугой бурдюк и набитые седельные мешки, спросил: — А вода у тебя есть?

— Есть, агай, — ответил поспешно джигит, сворачивая коня к командиру мужественного отряда, и во все глаза стал смотреть на батыра, не в силах оторвать зачарованного взгляда. Смотрел с любовью, уважением и восхищением, как на великого человека, хотя вид у Джангильдинова был самый обыкновенный. Телосложение далеко не богатырское, одежда солдатская, выгоревшая на солнце и задубевшая от высохшего пота, и лицо усталое и давно не бритое, с осунувшимися, запавшими щеками, ввалившимися глазами и вспухшими, потемневшими губами, как и у многих других его сарбазов, ехавших рядом.