Джеймс Хилтон - Затерянный горизонт

Не видел он повода для них и подводя в общем-то неплохие, хотя и не вполне удовлетворявшие его итоги десяти прожитых лет. «Переменная облачность, временами ясно, ожидается ухудшение погоды» — такова была, выражаясь языком синоптиков, его личная да и мировая метеосводка за этот период. Конвей припомнил Баскул, Пекин, Макао — места обитания приходилось менять часто. Самое давнее воспоминание — Оксфорд. После войны он два года читал там лекции по истории Востока, вдыхал книжную пыль в светлых библиотечных залах, кружил на велосипеде по Хай-стрит. Видение поманило, но не взволновало: Конвей по-прежнему смутно ощущал в себе запас нереализованных сил.

По знакомому неприятному ощущению в низу живота Конвей почувствовал, что самолет начал снижаться. Он только было собрался пожурить Маллинсона за мнительность, но в этот момент тот вскочил, ударившись головой о потолок кабины, и принялся тормошить американца Барнарда, дремавшего в кресле по другую сторону узкого прохода.

— Боже мой! — восклицал он, выглядывая через стекло, — вы только посмотрите!

Конвей глянул вниз. Если он и ожидал увидеть что-нибудь, то совсем не то, что увидел. Вместо аккуратных рядов армейских бараков и продолговатых ангаров кругом, насколько хватало глаз, простиралась затянутая белесой пеленой бурая безлюдная местность. Самолет резко снижался, но все еще летел высоко над зоной обычных полетов. Стала различимой длинная изломанная линия гор, а в одной-двух милях за ней долины в расплывчатой дымке. Типичный ландшафт Пограничного края, хотя Конвею никогда раньше не доводилось видеть его с подобной высоты. Странно, ничего похожего в окрестностях Пешавара Конвей припомнить не мог.

— Эти места мне незнакомы, — проговорил он. Потом, не желая тревожить остальных, прошептал на ухо Маллинсону:

— Похоже, вы были правы. Этот парень заблудился.

Самолет на огромной скорости падал вниз, и воздух накалился так, будто в выжженной земле распахнули дверцу печи и оттуда потянуло жаром. На горизонте один за другим замелькали силуэты горных вершин; теперь самолет летел вдоль извилистой лощины, заваленной валунами и илом на месте пересохших речушек. Казалось, они приближаются к полу, на котором кто-то рассыпал ореховую скорлупу. В воздушных ямах машину трясло и подбрасывало, как гребную лодку на стремнине. Всем четырем пассажирам приходилось крепко держаться за сиденья.

— Смотрите, он собирается садиться! — прохрипел американец.

— Это невозможно! — воскликнул Маллинсон. — Он сошел с ума! Сейчас грохнется и…

Но пилот все-таки приземлился. Сбоку от ущелья открылось небольшое ровное пространство, и самолет был искусно посажен на землю — машина вздрогнула, подалась вперед и замерла. То, что произошло потом, было еще более загадочно и тревожно. Со всех сторон самолет окружила толпа бородатых кочевников в тюрбанах, они загородили выход и позволили спуститься только летчику. Тот выбрался из кабины и принялся возбужденно о чем-то толковать с ними, и тогда выяснилось, что это не Феннер, не англичанин и, вероятно, вообще не европеец. Тем временем из соседнего укрытия были извлечены канистры с бензином и перелиты во вместительные баки. Напрасно четверо узников-пассажиров пытались кричать — их крики встречали ухмылками и равнодушным молчанием, а при малейшей попытке выйти из кабины толпа ощетинивалась десятком ружей. Конвей немного знал пушту и безуспешно старался заговорить с кочевниками на этом языке. С летчиком пробовали разговаривать и на других языках, но в ответ он лишь выразительно помахивал пистолетом. Под палящим полуденным солнцем кабина раскалилась, внутри стало нечем дышать, измученные духотой и бесплодными попытками обратить на себя внимание четверо пассажиров находились на грани обморока. Они были совершенно беспомощны — по условиям эвакуации запрещалось брать с собой оружие.

Когда баки наконец задраили, в кабину через иллюминатор была просунута канистра из-под бензина с тепловатой водой. Все их вопросы по-прежнему оставались без ответа, хотя кочевники как будто не были настроены враждебно. После нового совещания пилот забрался в кабину, один из пуштунов неумело запустил пропеллер, и полет возобновился. Взлет с крохотного пятачка, с полными бензобаками, был произведен еще более мастерски, чем посадка. Машина взмыла в облачках выхлопных газов, развернулась и взяла курс на восток. Был полдень.

Немыслимая, фантастическая история! Когда в салоне стало чуть прохладнее, пассажиры немного пришли в себя, но все еще не могли поверить, что это происходит с ними наяву. Случай был совершенно возмутительный и неслыханный даже в бурной истории Пограничного края. Не окажись они сами в положении пострадавших, никто из них и вообразить бы такое не мог. Поэтому, вполне естественно, что вслед за растерянностью последовал взрыв негодования, а когда он утих, начались мучительные раздумья. Маллинсон предложил свою гипотезу, которую из-за отсутствия любой другой все сочли наиболее убедительной. Их похитили ради выкупа. Фокус не новый, но этот был проделан довольно оригинальным способом. Сознание, что они не первые жертвы, внушало некоторую уверенность. Случались ведь похищения и раньше, и многие заканчивались благополучно. Кочевники держали пленников в каком-нибудь своем горном логове до тех пор, пока власти не соглашались уплатить выкуп, после чего их отпускали. Обращались с похищенными вполне сносно. А поскольку расплачиваться с похитителями приходилось не из собственного кармана, то после вызволения из плена заканчивались и все неприятности. Правда, потом в горы посылали эскадрилью бомбовозов, но о пережитом приключении можно было рассказывать всю жизнь. Маллинсон, излагая свою версию, заметно нервничал; Барнард же дал волю сарказму: