Джеймс Хилтон - Затерянный горизонт

А кроме того, сам вид этой феноменальной вершины вызывал у него прилив восторга — от одного сознания, что на свете еще есть заповедные места, не тронутые человеческой цивилизацией. Ледяной панцирь Каракорума все явственнее вырисовывался на фоне северного неба, которое окрасилось в мрачные, мышиной серости, тона. Пики отливали холодным блеском — далекие и величественные, они были преисполнены высочайшего достоинства даже в своей безымянности. Несколько тысяч футов, составлявшие разницу между ними и знаменитыми вершинами-гигантами, надежно защищали их от поползновений альпинистов — для любителей рекордов они представляли гораздо меньший соблазн. Конвей был человеком совершенно другого склада — распространенный на Западе культ превосходных степеней казался ему банальным, а лозунг «все ради высшего успеха» не таким уж разумным. По правде говоря, ему претили чрезмерные усилия, а подвиги навевали скуку.

Пока Конвей предавался созерцанию дивной картины, спустились сумерки, ущелья залил густой бархатистый мрак, который быстро пополз вверх. И вскоре вся, теперь уже гораздо более близкая, горная гряда поблекла и засияла по-новому; взошла полная луна, касаясь по очереди каждого пика, словно небесный фонарщик, и, наконец, вся длинная полоса горизонта заискрилась на фоне черно-синего небосвода. Похолодало, поднялся ветер, и машину стало немилосердно трясти. Эти новые напасти привели пассажиров в еще большее уныние — они не предполагали, что полет будет продолжаться после заката, и теперь уповали только на то, что скоро кончится бензин. А этот момент был не так уж далек. Маллинсон снова затеял спор на ту же тему, и Конвей, не слишком охотно, поскольку он действительно не знал этого, сказал, что запас бензина рассчитан максимум на тысячу миль, и что большую часть этого расстояния они уже пролетели.

— Так где же мы тогда очутимся? — понуро спросил молодой англичанин.

— Наверняка сказать трудно, вероятно, где-нибудь в Тибете. Если это действительно Каракорум, то Тибет расположен за ним. Кстати, один из этих пиков, К-2, считается второй высочайшей в мире вершиной.

— И уступает только Эвересту, — прокомментировал Барнард. — Эге-ге, ничего себе пейзажик!

— Для восходителей она гораздо труднее Эвереста. Герцог Абруцци, который пытался покорить К-2 и был вынужден отступить, считает ее совершенно неприступной.

— Боже мой! — с досадой пробормотал Маллинсон, а Барнард рассмеялся:

— Знаете, Конвей, вас надо бы назначить официальным гидом нашей экскурсии. Если бы только можно было разжиться глотком кофе с коньяком, по мне так все едино — что Тибет, что Теннесси.

— Но что же мы все-таки собираемся делать? — не унимался Маллинсон. — Почему мы здесь? И что все это значит? Не понимаю, как вы можете шутить.

— Мой юный друг, уж лучше шутить, чем устраивать сцены. Кроме того, если этот тип действительно свихнулся, как вы предполагаете, никакие объяснения не помогут.

— Что он свихнулся, это точно. Как вы считаете, Конвей?

Конвей покачал головой.

Мисс Бринклоу обернулась, как будто улучив момент во время паузы между сценами спектакля.

— Раз моего мнения не спрашивали, — заговорила она хрипловатым, вкрадчивым голосом, — то мне, может быть, лучше помолчать. Но все же хочу сказать, что согласна с мистером Маллинсоном. Я уверена, что этот бедняга, я о летчике, не совсем в своем уме. А если в своем, нет ему прощения. И, знаете ли, — доверительно добавила она, стараясь перекричать гул мотора, — это мой первый в жизни полет на аэроплане — самый первый! Уж как приятельница уговаривала меня слетать из Лондона в Париж — я ни в какую!

— А теперь вы летите из Индии в Тибет, — сказал Барнард. — Вот как оно в жизни случается.

— Один мой знакомый миссионер бывал в Тибете, — продолжала мисс Бринклоу. — Так он рассказывал, что тибетцы очень странный народ. Они верят, будто мы произошли от обезьян.

— Вы только подумайте!

— Нет, нет, Боже упаси, дарвинизм тут ни при чем. Такое у них древнее поверье. Разумеется, я ни капельки не верю в это, по мне Дарвин хуже всякого тибетца. Для меня истинно только то, что в Библии написано.

— Вы, наверное, фундаменталистка?

Мисс Бринклоу, видимо, не поняла, что это значит.

— Раньше я была членом ЛМО, — проговорила она, напрягая голосовые связки, — но разошлась с ними в вопросе о крещении младенцев.

Конвей в конце концов догадался, что ЛМО — это Лондонское миссионерское общество, и еще долго улыбался про себя, вспоминая ее смешную фразу. При мысли о том, как неудобно вести религиозные диспуты на Юстонском вокзале в Лондоне, он начал находить в мисс Бринклоу нечто притягательное. Он даже хотел предложить ей на ночь что-нибудь из одежды, но решил, что она, пожалуй, будет покрепче него. Тогда Конвей устроился поудобней, смежил веки и, расслабившись, спокойно заснул.