Боб-то за рулем, наверное, получше бы меня все же управился, но и мы ничего, и мы тоже кое-чего могем.
Кто?! Этот? Этот — сможет… Запросто. Он такой. Догоню и удавлю гадов.
Тем более, что это дело, можно сказать, личное. Сам ввязался, сам Борьку втянул, сам и разберусь. Очень уж большая злость у меня в душе была, даже не злость — ярость! Шерсть на загривке — дыбом. Со мной «такое» редко случается — я человек, в общем-то, спокойный, но когда накатит — за себя не отвечаю.
Интересно — где там Гена со своими ракетами-спутниками, вертолетами и пулеметами? Где его бравые волкодавы и скорохваты?
Родина видит, родина, блин, знает… Когда надо — никого рядом. Только трендеть мастера: «От самого города вас ведем…». Шарахнули бы из космоса лазером-шмазером по этому джипу, и вся недолга. А то — гоняй тут за ними.
Черт с ними, не догоню до Лодейки — до Питера всяко достану. Там еще в запасе двести восемьдесят километров есть. Не уйдут. Буду давить педаль, пока солярка не кончится. Только бы они никуда в сторону с трассы не свернули. Вот уже скоро и мост через Свирь… Недалеко уже. Километров десять, и я — у моста.
Давай, давай, «камазик», порычи движком…
Эх, достать бы их до моста — и в Свирь. С разгона — усиленным бампером — в задницу, и через перила — в реку.
Еще пара поворотов, потом — на горку, и дальше — вниз, вниз, вниз…
Ну, не могли они совсем уж далеко за эти десять-пятнадцать минут, пока мы с Борькой валандались, оторваться.
* * *
Широко раскинув руки, плавно и легко Зулу плыл в бескрайнем небе. Вдали, у самого горизонта, высились горы, прямо под ним зеленела весенняя степь. Внизу, сквозь дымку, неясно виднелись голубые полоски арыков, кишлаки, ленточки дорог. Он подумал, что высота не меньше трех тысяч метров, но дышалось легко. Дышалось полной грудью… Хотя воздух имел какой-то непонятный привкус… Резины? Спирта?
Неожиданно земля под ним стала вращаться. Сначала медленно, потом все быстрее, быстрее… Вращаться и уходить вниз. Он понял, что поднимается в небо все выше и выше. Но вдруг подъем прекратился, и он понемногу, плавно-плавно стал опускаться вниз, к земле. Почему-то ему это не понравилось. Ему хотелось туда — в безбрежную синюю глубину, в небо.
Откуда-то издалека послышался низкий мужской голос, отчетливо произнесший: «Сердце не задето… Еще камфору, и плазму — в вену…»
* * *
Ага!.. Вот он — джип! Не ушли «братки» долбанные! Тащатся впереди — километров семьдесят в час. Не спешат ребятки… А может, им от Борьки тоже досталось? Шибанул ведь он их и сбоку, и вслед. И по стеклам короткую очередь дал. Звенело вроде бы что-то…
Все пули — в лобешник надо было, в упор, чтобы мозги разлетелись по кабине! Может, все же кого-нибудь из козлов и зацепил Борис Евгеньич? Не исключено. Совсем не исключено… Хотя — вряд ли… Разве стекла у джипа от Борькиной стрельбы покарябались. Не то оружие этот легендарный израильский «УЗИ» — убойная сила у него всего метров двести, а в основном-то Боб им вдогонку стрелял, метров с семидесяти, да по железному кузову.
Ладно, «Кузя» не помог — сейчас я вас «КамАЗом» лечить буду. Уж чего-чего, а массы нам не занимать — тонн десять в этом тягаче точно есть, и бампер — будь здоров! Ну, держитесь свиньи, молитесь своей бандитской богомерзкой матери. Сейчас я вашему джипу такую анальную Камасутру своим «камазищем» по всем правилам летчика Талалихина устрою…
«Наверх вы, товарищи, все — по местам!..»
А ведь, ей-богу, побьются бутылки дареные. Все до одной… Все пятнадцать — в хлам!
Ну, прощай, «Зубровочка»!
«И вот лежу я весь в бинтах,
загипсованный…»
В. Высоцкий
6 декабря, около 22 часов вечера, военный аэродром в районе Гатчины
Где я? Что со мной? Что-то много вокруг белого… Но не холодно, значит — не снег. Забавно. Это уже рай, или еще нет? Или чистилище? Господи, как же болит башка… и грудь… и спина… и лицо. И все, все, все… Чаю, мне, чаю, и — папироску. Живо!
— Очухался, Витька? Оклемался, паразит! Ну, напугал ты меня, Витюша. В жизни я так не пугался.
Кто?.. Кто это?.. Что-то не пойму я… Таким большим может быть только архангел Гавриил… Но — нет, это всего лишь Борис Евгеньевич Белых. Борька. Держит в руке белую эмалированную кружку с чаем. Он — друг, он — знает, как надо заваривать чай для раненого меня. Если я ранен… А не убит…
Вроде бы пока не убит. Рядом на белой табуретке — пачка «Беломора», коробок спичек. Бросить бы эту вредную для здоровья привычку, а не могу, не хватает силы воли.
Читать дальше