Борис Дубровин: О годах забывая

Его серые пристальные глаза внимательно рассматривают меня. Я поправляю очки безымянным и большим пальцами правой руки, заслоняясь от его взгляда. Опустив глаза, снова вижу на столе корреспонденцию.

— Скажите, Евгений Владимирович, это вам?

Полковник кивает выжидающе.

— Нельзя ли мне взять наугад письмо или, допустим, телеграмму и попросить вас рассказать об отправителе?

Ирония в приподнятой левой русой брови. Иронично движение правой руки с ветвистыми бледно-голубыми венами.

— Пожалуйста! — И он опускает правую руку на стол. Думается, он не готов к такому эксперименту. Однако я настойчив.

— Мне бы очень хотелось, но в этом нет никакой преднамеренности. Вот она, жизнь… случайность…

— А случайность — пересечение необходимостей, — процитировал он кого-то. Мне это помогло.

— Да, вот именно… необходимостей. Меня, Евгений Владимирович, преследует желание узнать о детстве ваших воспитанников, об их окружении. Порой невзначай оброненное слово взрослого…

— Может изменить направление жизни, судьбы ребенка? Это вы хотите сказать? — перебил он меня, помогая короче сформулировать мысль.

— Да, это, или примерно это, я и хотел сказать. Проходит детство, и мы многое забываем. Но ничего не исчезает, все откладывается в душе.

— Вы сказали о слове, оброненном невзначай, да?

Я кивнул.

— Так вот, в детстве, на мой взгляд, — и Евгений Владимирович придвинулся ко мне, — в детстве наша душа — черноземное благодатное поле, жадно ждущее семян. Но на этом поле детской души и камни могут прорасти, и, увы, порой прорастают. — Он вздохнул.

— Так разрешите, Евгений Владимирович, взять наугад? — Я глазами указал на груду писем и телеграмм.

— Пожалуйста, — согласился он.

Я скользнул глазами по изображению сибирской лайки на марке. Вскинув голову, собака будто старалась привлечь к себе внимание. Четкий, красивый почерк на конверте с обратным адресом чем-то на миг заинтересовал меня.

— Ну вот это письмо, — сказал я, на самом деле думая о телеграмме, — или это… — И тут его лицо посветлело. Но я дотронулся до бланка телеграммы с изображением цветущих тюльпанов: — Нет, вот это, вот эту телеграмму. — И я взял бланк.

— М-да, — он принял из моих рук бланк телеграммы, — вот вам и случайность — пересечение необходимостей, — буркнув себе под нос, покачал головой. Левая бровь приподнялась, но не иронически, а озабоченно. — Задачку задали…

— Трудную? — не без внутреннего удовлетворения сочувственно спросил я.

— Да уж нелегкую, признаюсь.

— Интересная судьба?

— Судьба у каждого интересна, есть своя поэзия в каждой биографии. А у этого человека — судьба особая. — И глаза его потеплели, когда он взглянул на телеграфный бланк.

— А время у вас есть? — спросил полковник.

— Да, я уезжаю завтра.

— М-да… — Он вздохнул. — Это человек с интересной биографией… Что ж, если располагаете временем и хотите узнать больше, чем в анкете и в словах заявления о приеме, то вечером сегодня ко…

На полуфразе его прервал звонок телефона.

— Полковник Муромцев! Слушаю! Да, товарищ генерал, так же, как и час назад, я докладывал. Ничего не изменилось. Нет, я настаиваю! Если разрешите… — лично. Тем лучше, если немедленно! — Во время разговора лицо отвердело. Умеет принять решение и постоять за него. Да и круто заворачивает, но не заискивает перед начальством.

Полковник Муромцев хмуро положил трубку и, не снимая с нее руки, продолжал наш разговор?

— …То сегодня вечером, часам к семи, приходите ко мне. Если вот, — кивнул на трубку, — через два часа не укачу в командировку. Служба. — Он снова снял трубку цвета слоновой кости, а на ее фоне крепкие загорелые пальцы стали еще внушительней. — Говорит Муромцев. Машину мне. Да. Да. Сейчас же. — Опустил трубку на рычаги, и мы одновременно с ним встали. — Позвоните предварительно, — и мы покинули кабинет.

Новенькая «Волга», сияя в лучах солнца, подруливала к тротуару. Полковник Муромцев подвез меня до ближайшей остановки. Предложил довезти до гостиницы, но я, зная, что он торопится, отказался, поблагодарив за любезность. Вылезая из машины, я уточнил номер его телефона.

Без двадцати семь я позвонил ему домой.

— Да! — раздался звонкий сильный голос. Он показался мне знакомым.

— Полковника Муромцева можно?

Пауза.

— Слушаю! — это уже был мягкий бас Евгения Владимировича. — Да, приходите… Погодите. — И я услышал, как он сказал в сторону: — Во сколько самолет? Ах, черт, жаль! Ну беги. С твоей прытью успеешь! — и снова не так заботливо и сердечно, а деловито в трубку повторил мне: — Приходите.