Виктор Смирнов - Портрет

— Хорошо-то хорошо, а ночевать придется. Счас воду спущу.

— Как ночевать? — спросил Жора.

— Работа шоферская не всякому личит, — загадочно ответил Кеша. — Характер нужен сходный. Терпение нужно.

— А еще деньги брал… — сказал Жора в сердцах. — Шофер!

— Деньги я на приемник собираю, — сказал Кеша спокойно. — На культурные цели. Счас знаешь как хорошо бы музыку послушать!

— Еще бы! — сказал Жора.

Кеша молча извлекал из-за спинки сиденья какие-то тряпки. Я почувствовал теплое прикосновение меха.

— Ноги укутайте, — сказал шофер. — А то чахотку схватите.

По спокойному тону Кешки я понял, что положение серьезное. В кабине недолго было и замерзнуть. Помощи ждать не приходилось. Ледовая дорога будет пуста до света.

— Починить трудно? — спросил я.

Я задал этот вопрос для Жоры. Он, кажется, не совсем понимал, что произошло. Ремонт был ерундовый, но Кешка не мог копаться в моторе на таком ветру… Бензин в соединении с ветром и морозом дает страшную смесь. Кожа, обезжиренная бензином, на морозе да еще при прикосновении к металлу слезает с руки, ну, словно перчатка. Ни один шофер не полез бы сейчас в карбюратор.

— Поморожусь я, — сказал Кешка. — И вас не довезу.

— Никто еще не ночевал под сармой, — сказал я Жоре, стараясь задеть его за самые чувствительные струны.

— Да мне-то что! — сказал Жора. — Пойду чемодан посмотрю.

— Стой! — крикнул Кешка. Но дверца уже захлопнулась, и Жора исчез. Я выглянул. Было очень темно.

— Жорка!

Сарма ответила мощным гулом. Я, не раздумывая, выпрыгнул из кабины. Меня толкнуло в бок, ь спину, и я заскользил, стараясь удержать равновесие, по льду.

— Ножом цепляйся! — донесся до меня голос Кешки.

Я упал на бок, но ветер продолжал катить меня, как соломенный куль. Ветер был холоден и резиново-упруг. Он раздувал полушубок парусом. Тесемка ушанки хлестала по губам. Я попробовал встать, но ветер не давал даже приподняться. И я все скользил, скользил на боку. Пальцы лихорадочно шарили в карманах. Бумаги, одни бумаги, как у порядочного канцеляриста. И никакого холодного оружия. Машина исчезла в темноте. Ногти царапали лед, но меня несло. Куда? До первой трещины?

Я мягко ударился в сугроб. Здесь, видно, стояла торчком льдина, и вокруг нее намело снегу. Я приподнялся и крикнул. Сарма забила мне рот снегом и песком. Лицо сжали ледяные пальцы. Только тут я вспомнил, что оставил рукавицы в кабине. Я сунул ладони в рукава и лег ничком.

Час-полтора я, пожалуй, выдержу. Глупо, очень глупо получилось. Хуже не придумаешь. Кешка ничем не может помочь. Без машины он не отыщет меня. Да и зачем ему выбираться из кабины? Разве мне легче будет, если и он заляжет где-нибудь у сугроба?

Я приподнял голову. Глаза слезились под ветром. Вдали вспыхнуло желтое пятно. Фары. Кешка мигал нам. Жаль, что никто из нас не знал морзянку. Но все равно я понял Кешку. Он хотел сказать, чтобы мы не падали духом. Иначе зачем бы он мигал? Наверно, он что-то там придумал. Наверно.

До машины было метров четыреста. Может, больше. Трудно было определить расстояние в этой снежной сумятице. Попробуй проползи! Отрываться от спасительного сугроба не хотелось.

Но нельзя же было так лежать, чувствуя щекотку сармы за воротником. Говорят, что человек, попадая в такой переплет, начинает вспоминать. Чепуха! Было не до воспоминаний. И о смерти тоже не думалось. Там, в четырехстах метрах, сидел в кабине Кешка, необстоятельный парень с Ольхона. В таких, как Кешка, верят. Он не растеряется. Он что-нибудь придумает. Но Жора…

— Жорка! — завопил я в темноту.

Сарма превратила мой крик в шепот и унесла куда-то среди воя и свиста.

Жорка. Он лежит, долговязый и беспомощный. Ему ничего не стоило заблудиться даже в городе. Каково же ему на этом бескрайном ледяном поле? В ночи?

В кармане у него штихеля, острые, как скальпель хирурга. Жорка увлекался гравюрой и всегда таскал с собой штихеля. Он резал ими тугие листы линолеума. Он сопел, складывал губы трубочкой и ковырял неподатливые листы. Он сможет, цепляясь штихелями за лед, доползти до машины. Если догадается.

Неподалеку раздался треск. Будто кто-то сломал о колено доску. Лед подо мной дрогнул. Ветер сдвигал и крошил поля.

Я выбросил вперед руку и попробовал вцепиться в лед обломанными ногтями. Подтянул по-пластунски ногу. Прополз метр. Потом еще метр. Пальцы уже не хотели слушаться. Их свело. Сарма снова откатила меня к сугробу.

Хорошо, что встретился этот сугроб.