Виктор Сафронов - Легионеры

Когда его мать в редкие моменты была трезвая, а время очередного папы еще не пришло, наступало какое-то просветление во взаимоотношениях между ними. В такие моменты, а он их очень хорошо помнил, она любила петь. Чуть хриплым от курева, но все равно красивым, грудным голосом она тянула мелодию, красивым потому, что это была мама. Мелодия запала в памяти он ее отчетливо помнил… Это было прекрасное время. Никто не стоял между ними. Он ее очень сильно любил, а она прижимала его к себе и шептала, шептала добрые и ласковые слова. Зарывшись носом ей под мышку, вдыхая материнский запах впитавшийся в память каждого, кого мать кормила грудью, тихо плакал от счастья и покоя…

Вдруг, в его сне произошла резкая смена настроений. Что-то тревожное и необъяснимое. Он увидел лежащую на железнодорожных путях мать, с отрезанными поездом ногами. Она, задохнувшись в крике от страшной боли, тянула к нему руки, а потом поползла, оставляя за собой две широкие кровавые полосы…

В этот момент, он проснулся. Надо сказать, что вовремя. Унты в которые он был обут, лежали в костре и почему-то, на манер «испанских сапог», сильно сдавливали ноги. Но это было полбеды. Добротная и теплая обувка готова была загореться. Однако и это были мелочи, в сравнении с тем, как сильно болела голова, тошнило и во всем теле ощущалось слабость. Все признаки отравления угарным газом были налицо.

Убежище, которое он соорудил для ночевки, ради тепла и комфорта. Могло стать удобной консервной банкой, полной еды и других удовольствий для лесных обитателей.

Большим усилием воли он заставил себя выбраться из рукотворной могилы и лежа на краю ямы, попытался отдышаться. Несмотря на специальный комбинезон, холод все-таки заполз под теплую подкладку.

Снегопад усилился и по все народным приметам должно было наступить потепление. Но его не было. Глянул на часы, спал всего два часа. Перед глазами болталась мутная занавеска. За глазами — белесая пелена и темень. Чтобы не замерзнуть на поверхности, следовало себя срочно занять полезным делом.

Пошатываясь, ругая себя и благодаря сон, после которого пришлось проснуться, он решил протопить берлогу в которой лежал. Имеющимся секачем, со ствола упавшего дерева стал рубить толстые ветки и сучья. В яме продолжал тлеть чахлый костерок. Снег растаял и влага частью испарилась, а частью впиталась в оттаявшую землю. Срубленные сучья бросались для поддержания огня и разогрева ямы.

Пока он отвлекал себя сбором хвороста профилактической трудотерапией, тошнота и слабость несколько притупились, но окончательно не прошли. Он, сидя на краю ямы опять уставился на бушевавший внизу огонь.

Несмотря на грандиозные успехи цивилизации, по искоренению из нашего нутра первобытных инстинктов, что-то от дикарей в нас безусловно осталось. Где-нибудь робко затеплиться пламя и мы, как в сомнамбулическом сне, уже тянемся туда… И сидим, и смотрим на огонь…

Рысак смотрел, смотрел на то, как огонь играет с древесиной, а потом взял и без всякого удовольствия закурил. Вот, что значит завораживающая сила огня.

Есть не хотелось, а заставлять себя было не в его правилах. Время вплотную приблизилось к полуночи. Мороз усиливался. Для того, чтобы не обморозить лицо, он натер слегка разогретым куском сала лицо. Так в ГУЛАГе, на открытых пространствах Норильлага, поступали опытные зеки и ему передали эту немудреную науку.

Потом разогнул прихваченную на всякий случай, сплющенную банку из под повидла. Натрамбовал в нее снега, хорошенько растопил и натрусил туда слегка заварки. Хотел он эту банку выбросить, чего зря лишний груз тягать? Все же поразмыслив, оставил и сейчас был этому весьма рад.

Чифирь варить не стал. Заварки было на так уж и много. Еще неизвестно, сколько ему придется скитаться и бродить по тайге, прежде чем он выберется в указанное место. Приходилось чаек расходовать экономно. Его ведь заваришь, горяченького попьешь, он и согревает, а когда есть хочется, и желудок обманет. Незаменимый продукт. Как раньше люди без него обходились?

Попытался он под такие сладостные размышления выкушать чаю, но выплюнул. То ли этой банкой машинное масло черпали, то ли битум в ней варили, не разобрать. Темно в округе-то. Но то, что получилось и то, что он щедро отхлебнул и проглотил, очень напоминало ощущение питья заваренной промасленной тряпки в подогретом керосине.

Выплеснул. Зло отбросил от себя банку. Потом, правда жалел. Главное ведь не запах и вкус, а то, что был чаек горяч и согревал застывший организм изнутри. А на эти органолептические условности, можно было даже внимания не обращать.