Виктор Сафронов - Легионеры

Дверь распахнулась, едва Сергей коснулся костяшками пальцев ее обшивки. Душан искренне обрадовался приходу вчерашнего собутыльника. На радостях, крепко пожимая ему руку, он боднул его головой в грудь и хлопнул по плечу. Его голос и поведение говорили о том, что никаких проблем, связанных с завтрашним днем, не существует и мир принадлежит им, веселым и беззаботным. Забирая поданные журналы, он за руку втянул в комнату, вяло сопротивляющегося соседа.

— Да, друже, загадал ты мне вчера загадку. Я уже начал было волноваться, — виновато произнес он. — Немного дозу не рассчитал для тебя… А ты наверное перед выпивкой и не ел ничего? Но слова про смысл жизни и ее тайну, просто здорово сказал, до самых печенок меня пробрало…

Сергей постарался без особой резкости пожать плечами. Помотать головой, ему все еще было тяжело. Какие слова? Какой еще растакой, смысл жизни? При чем здесь пробрало… А Душан продолжал кружить по комнате, занимаясь самым прекрасным, что может придумать мужчина, это воспоминаниями о вчерашней выпивке.

— Но ты все равно, молодец, — уважительно проворковал-проклекотал он проводя рукой по поседевшему ежику своих волос. — Как ты ловко избавился от всего, что мешало тебе жить… Что мешало тебе дышать полной грудью.

На вопросительный взгляд, сбитого толку и смутившегося Сергея он, любовно раскладывая журналы на колченогом столе, напомнил.

— Э, да ты приятель, видать подзабыл как мы классно с тобой отдыхали? — и успокаивающим тоном добавил. — Такое иногда бывает, особенно когда текилу запиваешь пивом. Извини, лимонов не было, да и мексиканцы запоздали с приходом. Но все равно, молодец. С чужими мозгами, но на своих ногах… Еще пожелал мне какой-то «Good night»… Красиво добрался до унитаза и на хорошей морской волне, длинным выдохом, все и сблевал. И ведь обычно в дырку-то не попадают, все мимо наровят… А у тебя все красиво и аккуратно… Будет о чем вспомнить и рассказать приятелям…

Он продолжал живописно рассказывать, как собутыльника элегантно и красиво, выворачивало в приступе рвоты. И так в своем повествовании преуспел, что через минуту образного повествования, его слушателя, как пушинку сдуло с места. Он приземлился у унитаза в привычной позе. Где его опять, пахучим фонтаном, густой, тщательно продезодораненной жидкости, вперемешку с ядовитым, сжигающим нежную гортань желудочным соком вырвало.

— Молодец! Уважаю…

Вдогонку закричал ему Душан, не понимая, что гостя, именно от его рассказов, опять рвет.

Сегодня было уже чуть проще. Появилась вода. Он долго полоскал рот и как-то исхитрился, над ванной, еще более заполненной пустыми бутылками, умыться. Холодная вода принесла кратковременное облегчение. Он вернулся в комнату, где Душан продолжал с восхищением рассказывать о прекрасном и по-домашнему уютном вечере культуры и отдыха.

— …Ты хоть и уверял меня, что сыт, но коробку солененьких орешков как мельница перемолол, раз и нету ничего. А потом удивил. Удивил по настоящему. Орехи ты запивал вот этой дрянью, — он достал спрятанную за книгами плетенную бутылку от оливкового масла. — Я ее специально решил сохранить, как музейную реликвию. Буду своим ребятам показывать.

Когда Сергей увидел эту бутыль и особенно после того, как прочитал этикетку на ней, к горлу подкатился уже не комок, а здоровенный, сладко-кислый ком, отдающий чем-то сродни, закуски из морга.

Природа образования цунами до сих пор не ясна. Поэтому откуда внутри организма взялся девятый вал, который мощно понесло на незащищенные участки суши, ставшие посмешищем в глазах бешеной стихии — было непонятно.

На это раз, организм расплатился с обидчиком сполна, позволив возмущенной физиологии разгуляться на славу. Из кресла молодого и глупого Платнова, этого любимца и баловня богатой и знатной семьи, катапультировало к унитазу, как пробку из бутылки шампанского.

То что было до этого, было легким ручейком струящимся по тенистой равнине. Сейчас из него извергались струи подобные Ниагарскому водопаду. Казалось, внутренности с ревом сверхзвукового бомбардировщика, вылетали вместе с отходившими водами, с которыми, по мужской невнимательности выплеснули и ребенка.

Долго еще он стоял в затейливой позе «Скорбящей и раскаивающейся Магдалины», сквозь слезы умопомешательства проклиная всех, согласно длинному списку, но каждый раз, не дойдя и до середины, возвращался к главному мерзавцу и подлецу, к себе.

С большим трудом… С пятой попытки… Все-таки сумел разогнуться и заставил себя разжать страстные объятия, в которых трепетало узкое тельце сантехнического приспособления. В наступивших только для него сумерках, с трудом ориентируясь, где он и для чего его занесло в незнакомую действительность, пошатываясь поднялся…