Владимир Прибытков - Завещаю вам жизнь.

Вдруг она все поняла!

И как наяву услышала голос Эрвина:

— Мы живем только потому, что кто-то каждый час жертвует своей жизнью!

Но теперь она не подняла головы, чтобы Хабекер ничего не прочитал в ее измученных глазах...

— Повернись! — приказал Хабекер. — Так. Узнаешь, кто это?

Она пристально смотрела в лицо графа фон Топпенау, избегавшего ее взгляда.

Графа усадили на стул возле двери. Он побледнел, осунулся, плечи обвисли.

— Да, — сказала она. Это граф фон Топпенау. Начальник моего реферата.

— Отлично! — сказал Хабекер. — Граф, вам знакома эта женщина?

— Это Штраух, — по-прежнему избегая ее взгляда. Ответил фон Топпенау.

— Прекрасно! — сказал Хабекер. — Это Инга Штраух ваш секретарь и лицо, приставленное к вам Больцем в тридцать девятом году. Так?

— Да...

— Вы подтверждаете прежние показания. Топпенау.

— Да. Вы же!

— Прекрасно! А вот Штраух все отрицает.. по прежнему все отрицаете, Штраух, не так ли?

— Я не знаю, что сказал граф фон Топпенау. , сказала она не отрывая глаз от лица Топпенау.

— Я вам зачитаю показания графа. Слушайте их внимательно!..

Хабекер читал долго.

И по мере того, как он читал, перед ней раскрывалась бездна, в которую фон Топпенау вверг себя самого и ее. Варшавские встречи. Переезд в Берлин и встречи в Берлине. Характер информации, сообщаемой фон Топпенау. Методы передачи информации. Пересказ разговоров, ведшихся с глазу на глаз, о неудачах немецкой армии под Москвой, о необходимости открытия Второго фронта, о важности своевременной передачи сведений в Лондон. И все же это было не самым худшим. Не самым худшим!

Ибо фон Топпенау упорно отрицал всякую возможность связи с советской разведкой и не называл никаких имен. Кроме ее имени. Но как жалко он выкручивался! Твердил об угрозах со стороны Больца, о том, что Штраух преследовала его на каждом шагу!.. Что вынудило его признаться? Страх? Пытки? Провокация Хабекера, наверняка утверждавшего, что она все сказала гораздо раньше? Наверное, все, вместе взятое... Малодушный человек!

Хабекер закончил чтение.

— Здесь все верно, Топпенау? — спросил Хабекер. — Вы ничего не хотите прибавить?

Топпенау внезапно вытянул шею.

— Это она! Это они! — выкрикнул Топпенау, тыча рукой в ее сторону. — Я ничего не знал!

— Ну, Штраух? — спросил Хабекер. — Вам достаточно?

Он был рад, Хабекер. Очень рад. Он торжествовал.

— Уведите его, — глухо сказала Инга. — Я не хочу говорить при этом человеке.

— Мерзавка! — выкрикнул Топпенау. — Она должна сказать все, господин следователь!

— Уведите его! — приказал Хабекер охранникам.

Он дождался, пока закрылась дверь.

— Видите? — спросил Хабекер. — А теперь я слушаю. Но не вздумайте утаить что-либо, Штраух!

Она уронила голову на руки и вцепилась пальцами в волосы.

— Пишите... — сказала она.

— Я любила, господин следователь. В этом моя беда и мое несчастье. Я здесь по вине человека, которого любила.

— Это Больц? Вы знали его еще по Берлину?

— Да... Мы жили бедно. Моя должность секретаря оплачивалась невысоко, доходы матери от пансионата едва покрывали расходы. А мне было только двадцать лет.

— Где вы познакомились с Больцем?

— В Тиргартене. Один из жильцов пригласил меня на прогулку. Больц был его приятелем и случайно встретился нам.

— Больц бывал в пансионате вашей матери?

— Один или два раза... Заглядывал ненадолго к своему другу. Потом мне казалось, что он избегает знакомства с моей матерью.

— И вас это не насторожило?

— Тогда — нет... Я мало думала о матери. Я ненавидела жизнь в доме. Меня тяготили вечные разговоры о плате, о необходимости перешивать старые платья. о ценах на масло и на керосин. Мне хотелось жить иначе!

— Понятно! сказал Хабекер. А Больц производил впечатление состоятельного человека.

— О!.. Но он, кроме того, был внимателен. Я чувствовала, что не безразлична ему... Конечно, меня одолевали сомнения. Бедная девушка рядом с человеком, который делает хорошую карьеру... Я боялась быть обманутой.

Она закрыла глаза, поднесла кулаки ко рту и вцепилась зубами в костяшки пальцев.

— Дальше! — сказал Хабекер.

Она оторвала кулаки ото рта.

— Дальше?.. В тридцать первом году Больц уехал в Польшу. Он мне часто писал...

— Вы сохранили его письма?

— Нет. Он потребовал уничтожить их...

— Он приезжал из Польши в Берлин?

— Да. Несколько раз. Говорил, что сколачивает состояние, завоевывает положение в обществе и всячески расписывал мне жизнь в Варшаве.