Игорь Астахов - Чужая дуэль

Запустив руку внутрь кофра, я бросил на скатерть три увесистые пачки купюр, заклеенных банковским способом.

— Это тебе. Компенсация за хлопоты.

Полицейский расширенными от изумления глазами уставился на деньги и внезапно замахал руками, открещиваясь от них, как черт от ладана.

— Куда столько? Мне и десятой доли более чем достаточно. Ты что ж, совсем меня за крохобора держишь? — в его дрогнувшем голосе прорезались нотки откровенной обиды. — Раз так, ничего мне от тебя не нужно. Себе оставь. Его высокопревосходительство Александр Юрьевич уже от хвори оправляется, внука признал, Христину у себя поселил и не противиться моему с ней венчанию! Так что, нет нужды в твоих подачках, понял!

— Экий, ты, братец, щепетильный стал, — удивленно покачал я головой. — Прежде как-то не замечал за тобой такого. Уж и не знаю, к добру ли это? — затем, добавив металла в голос, рыкнул: — Хватит мне тут сцены устраивать! Дают — бери! А остальное, — кофр тяжело плюхнулся к ногам от неожиданности подпрыгнувшего на стуле полицейского, — отдашь ее семье.

— И где же я, по-твоему, буду их искать? — опасливо отстранился от денег околоточный.

— Ты кто, в конце концов, полицейский, или дворник? — безапелляционно оборвал я возражения. — Захочешь, найдешь! А мне к полудню отыщи надежного извозчика, до алхимиков добраться.

— Как до алхимиков? — ахнул, моментом сникший Селиверстов, догадываясь, к чему идет дело. — Зачем к ним?.. Так что же, теперь, получается, навсегда? И мы… мы больше никогда не свидимся?

Глубоко вздохнув, я тяжело поднялся, по-стариковски шаркая подошвами домашних тапок, обогнул стол и опустил руку на плечо околоточного:

— Как знать, мой друг, как знать…

Техники Богдана, несмотря на все мои опасения, сработали филигранно. Я вновь, словно никогда и не было этого сумасшедшего года, стоял на знакомом бетонном крыльце, ежась от пронизывающего, насквозь пропитанного ледяной влагой ветра. Стоял, глупо озираясь, и пытался воспринять окружающее как явь, а не декорации безумной драмы свихнувшегося режиссера, который, не спрашивая согласия и, более того, откровенно глумясь, поместил меня в самую сердцевину театра абсурда.

За те несколько бесконечных дней, проведенных на судейской базе в ожидании подходящего момента для временного прокола, чтобы хоть как-то отвлечься, я запоем читал, случайно обнаружив обширную библиотеку со странным, абсолютно бессистемным подбором книг. В числе прочего в руки попалась и «Божественная комедия» Данте Алигьери. И сейчас, мне в голову вдруг пришла странная мысль о том, что за все совершенные и будущие грехи, я давным-давно сброшен в ад. Только каким-то непостижимым образом сумел обольстить демона-распорядителя, судью проклятых Миноса, и зацепился в первом, высшем круге преисподней, где моей карой стала вечная скорбь.

В реальность меня вернуло недовольное покашливание за спиной. Мимо, бесцеремонно оттерев плечом и намеренно царапнув грубую кожу рукава куртки хромированным металлом отделки модной сумочки, протиснулась внушительная дева в цивильном, по всей видимости, одна из недавно принятых на службу стажерок. Тут до меня дошло, что я, неуместно погрузившись в унылые грезы, загородил входную дверь в здание, откровенно мешая проходу.

Неловко переступив с ноги ногу, негнущейся закоченевшей ладонью я скинул студеную влагу с непокрытых волос. Раздраженно скомкав так и незажженную, окончательно размокшую под мелко сеющим дождем сигарету, стряхнул прилипший к пальцам бумажно-табачный комок, не попадая в стоящую рядом урну. Затем, подчиняясь неосознанному порыву, бросился к контрольно-пропускному пункту, еще раз неучтиво помешав презрительно фыркнувшей даме первой провернуть пышными телесами сверкающие свежим хромом рога новенькой вертушки.

Игнорируя брошенное вслед гневное: «Хам!» — приправленное сдавленными смешками изнывающих от скуки за исцарапанной пластиковой витриной караульного помещения балбесов-прапорщиков, оскальзываясь на прихватившем лужи едва заметном ледке, я бросился за угол, туда, где должна была дожидаться моя потрепанная «Волга».

Против ожидания замок водительской дверцы, а память по странной причуде до мельчайших подробностей сохранила все, что происходило со мной в тот, или опять уже этот, вечер, не оказал ни малейшего сопротивления, несмотря на набирающий силу морозец и мелкий колючий снежок, сменивший противную морось. Двигатель ожил со второго оборота стартера, и я, откинувшись на спинку сидения, закурил, испытывая под мерную вибрацию холостого хода странные ощущения. По мере того как теплело в салоне, неотступно сидящая горьким комком в горле боль, исподволь подтаивала, стекая вниз и бесследно испаряясь за грудиной.