Иван Ефремов - Лезвие бритвы (илл. - Г. Бойко, И. Шалито)

Андреа обвел рукой весь гигантский амфитеатр Кейптауна:

— Вот там, выше всех, дворцы богатеев, в парках, с просторными садами. Ниже, видите, маленькие особнячки с садиками, это для преуспевающих служащих и чиновников. Еще ниже большие дома с наемными квартирами для средней массы белого и малой доли «цветного» населения. Следующая ступень — пыльные узкие улочки с небольшими домиками вокруг мечетей, там живут индонезийцы, индийцы и другие мнимые «цветные». А совсем низко, на песках побережья, где постоянный ветер крутит пыль и мусор, там поселки африканцев — пондокки. Я уверен, если посчитать, на самом верху населения в тысячи раз меньше, чем внизу,— вот вам налицо картина устройства общества. Пожалуй, большие города Европы куда демократичнее, по внешности хотя бы.

— О нет, нет! — страстно возразила Сандра.— Там на улицах — бешенство автомобилей, и мне кажется, что все они дышат злобой к пешеходам, а пешеходы злятся на них. В спешке суетятся толпы безыменные и безликие, огромные дома набиты людьми, скученными в низких душных комнатах, согнувшимися над столами и станками в монотонной и нудной работе. А вечером начнется погоня за развлечениями, раздастся грохот воющей и стучащей ритмической музыки, призраки кино, экраны телевизоров, сочащиеся голубым ядом. И выпивка за выпивкой, сотни тысяч людей пропитаны алкоголем, умеряющим нервный спазм нетерпения, ожидания чего-то лучшего, что не приходит, да и не может прийти. И незаметно жизнь ухудшается и нищает, человек, стремящийся к успеху, видит, что он обманут. Квартира, которую он ждал несколько лет, оказывается дешевой клетушкой, заработок по-прежнему не обеспечивает исполнения даже скромных желаний, дети становятся не радостью и опорой, а обузой и обидой. И тогда перед человеком встает колоссальный вопросительный знак — зачем?

— И мы с вами живем в этих огромных городах!

— И знаете почему?

— Нет!

— Что-то в самой атмосфере города подгоняет нас и не дает залениться, может быть, возможности, скрытые в культурных ценностях нашего мира, сконцентрированных, разумеется, только в больших городах.

— Видимо, вы правы, но меня, как военного, пугают гигантские города. Они ведь чудовищные мышеловки на случай ядерной войны, и правительствам не мешало бы это предвидеть. Я не говорю о прямом поражении ядерными ракетами или бомбами. Каждому очевидно, что люди, как нарочно, собраны, чтобы стать перед всеобщей и быстрой смертью. Нет, пусть не будет такого! И все же каждый колоссальный город — Париж, Токио, Нью-Йорк, Лондон,— как водоворот, вбирает в себя массы воды, пищи, топлива в количествах, какие мы с вами даже не представим. И если хоть маленький, совсем короткий перебой, разруха в транспорте, работе коммуникаций, тогда город станет исполинской ловушкой голодной смерти. Или гибели от жажды более верной, чем в пустыне.

— Это хороший образ — водоворот. Или воронка мельницы, все перемалывающей и производящей нервнобольное, худосочное племя, все дальше уходящее от прежнего идеала человека, каким мы его привыкли видеть в произведениях искусства и мысли прошлых столетий. Нет, настоящие города будущего должны быть похожими на такие вот небольшие дома в маленьких садах, какое бы пространство они ни занимали. И если мы не решим задачи с городами и транспортом, то вся наша цивилизация полетит к черту, породив поколения людей, негодных для серьезной работы, в чем бы эта работа ни заключалась! За городскую жизнь к человеку приступают четыре неминуемые расплаты. За безделье, малость личного труда — шизофрения; за излишний комфорт, леность и жадную еду — склероз, инфаркт; за переживание срока, на какой рассчитан наследственностью данный индивид,— рак; за деторождение как попало, за беспорядочные браки по минутной прихоти, за безответственность в таком важнейшем вопросе, как будущность собственных детей,— расплата — плохая стойкость детей к заболеваниям, наследственные болезни, кретинизм, уменьшение умственных и физических сил потомства.

— Положительно, вам надо писать, Сандра,— взволнованно сказал лейтенант.— Из вас вышел бы хороший публицист.

— Не знаю. Просто я сегодня в ударе. Может быть, четыре дня в Кейптауне, ощущение свободы сделали это. Ведь я порядочно устала быть коком на нашей яхте.

Сандра изменилась за время своего бегства с яхты. Сейчас, в простом светло-терракотовом платье с узором из игольчатых золотистых «молний», с широкой юбкой, Сандра казалась юной студенткой, впервые вылетевшей в далекое путешествие из родного гнезда.